Онлайн книга «Русская угроза»
Утром я чуть не проспал. Вечером долго не мог заснуть, ворочался, представляя себя на большой сцене. Как выхожу, как играю, как кланяюсь, прикладывая руку к груди и посылая воздушные поцелуи. После трех все-таки отрубился, но театр не отпускал. Во сне я видел себя в роли Дзержинского, ратующего за беспризорных детей. Правда, по законам кошмара, я забыл текст и попытался объяснить товарищу Ленину все своими словами. Владимир Ильич почему-то вышел не в своем обычном костюме, а в наряде Гамлета. Сидевший на первом ряду режиссер Михайлов хмурился, и тогда я начал петь нашу строевую армейскую «По долинам и по взгорьям…». Зал бурно зарукоплескал и подхватил песню. И в этот момент прозвенел звонок. Он же будильник. Я решил поваляться еще минут пять, в результате очнулся через тридцать. Но армейская служба не прошла даром. Через пятнадцать минут я уже подбегал к остановке, доедая бутерброд с сыром. Из сумки торчал рукав спецовки, сохранившейся со времен моего труда помощником электрика. Рукавиц я не купил, захватил варежки, связанные бабушкой. Все-таки хорошо иметь бабушку, умеющую вязать. Сегодня выходной, общественный транспорт подается раза в три реже, чем на буднях. Плохо начинать первый рабочий день с опоздания. Но, чу! Показался рогатый друг. Ползет, поскрипывая и постанывая. Салон почти пуст. До метро полчаса тряски. Я присаживаюсь у окошка и клюю носом. У всех путь на большую сцену начинается по-разному. У меня в троллейбусе. Когда-нибудь я обязательно отражу этот факт в мемуарах. Многие знаменитые артисты выпускают мемуары. А я чем хуже? Вчера, после шампанского, я заперся в своей комнате и декламировал перед зеркалом монолог горьковского Луки. Глядишь, при случае блесну перед Михайловым. Главное, момент выбрать. Приметит — пригласит. Двадцать минут в подземке. Выхожу на Невском. Еще темно и пусто. Я люблю утренние пустые улицы. Есть в них какое-то очарование. Дождя нет, легкий морозец царапает щеки. Добегаю до театра. Парадный вход закрыт, но возле боковых дверей уже кипит работа. Нахожу Харламова, своего нового командира. Ему лет сорок, комплекция как у штангиста Василия Алексеева. Он по-мужски жмет своей громадной пятерней мою дохлую ладошку, велит переодеваться и идти на сцену. Когда я появляюсь в спецовке и вязаных рукавичках, вручает гаечный ключ и поручает откручивать гайки с обратной стороны замка принца датского. Что ж, работа вполне посильная, хотя некоторые гайки поддаются с трудом. Чувствуется мощь руки, их затянувшей. По соседству монтировщик года на три старше меня занимается тем же самым. У него есть молоток. Если гайка не поддается, он бьет по ключу. Видя, как я мучаюсь, он протягивает мне инструмент. Заодно знакомимся. — Новенький? — Да. — С почином… Звать как? — Максим. Можно Макс. — Олег… В театральный поступал? — Да, — я предположил, что слух обо мне уже разлетелся, — кадровичка рассказала? — Не, — Олег ловко крутанул ключом, словно пропеллером маленького самолета, скручивая гайку, — у нас, как осень, так неудачники косяком идут. Я сам такой же… Третий год здесь. Третий год… Новость меня не обрадовала. Это ж сколько конкурентов. — Ого… Третий год… А еще кто-нибудь есть? — Серега Петров, верховой. О, ну точно, хоккейный клуб. — Витька Астраханский, бутафорщик… Они вообще пятый год здесь. — И что, все пять раз проваливались? — Не… Никто больше и не пытался поступить. Я второй раз попробовал — не вышло. И плюнул. А они сразу плюнули. А чего? Здесь работа, хоть и не творческая, зато платят хорошо. Плюс график стабильный, можно все распланировать. А у артистов никакого графика. То гастроли, то антрепризы… Аккуратно, ту гайку не откручивай, а то фанера на башку свалится. Я подержу, тогда давай. Олег ухватился за край декорации, я скрутил гайку, мы сняли фанерный щит, укрепленный металлическими ребрами, и положили его на сцену. За ним сразу же пришла пара монтировщиков. — Так что ты не первый. Не переживай. Втянешься потихоньку, обвыкнешься. А через полгодика вся эта хрень романтическая сама собой слетит. Ну уж нет… У них, может, и слетела, а я не сдамся. Хоть с пятого раза, но поступлю. Главное, упорство и вера в победу. — Да и если честно, — Олег опустил руку с ключом, — я тут такого насмотрелся… Думаешь, за кулисами все как на сцене или на экране? Да у нас интриги такие, что Шекспир от зависти удавится. Не успеешь отвернуться, как кинжалом меж лопаток получишь. Артисты — они ж тоже люди, только в гриме. — Что, убивают? — Я фигурально выражаюсь… Так что я лучше гаечки покручу и декорации потаскаю. Зато на душе спокойно. А спокойствие — это главное, как говорил маленький человек с пропеллером. — А помреж? Тоже интриган? — Не, Степаныч в принципе нормальный мужик. Он в актерство уже не лезет, успокоился. Правда, с работягами воюет. Те бухают или шлангуют. — Я заметил. — Позавчера даже голос сорвал. Колька напился в обед и в костюмерной уснул. Чуть костюм Кощея не спалил. Да ладно костюм, там все сгореть могло. Даже ленинский пиджак. И это перед праздником. В чем бы Ильич вышел? Там пиджак специальный, таких сейчас не шьют. — А спектакль сегодня? — Ну а когда? День седьмого ноября — красный день календаря. Посмотри в моем окне все на улице в говне, — Олег беззлобно рассмеялся, — вообще-то, всё как всегда — Ленина никто смотреть не пойдет. Нагонят курсантов, школьников… — Я вчера репетицию видел. Ленин вообще непохож. — Бороду с лысиной приклеит, и нормалек. Странно. Мужики свои роли даже в полной отключке сыграют. А Михайлов прогон устроил. Никогда такого не было. — Здесь что, действительно так выпивают? И актеры тоже? — Так они в первую очередь! Я по молодости на посиделки после премьеры попал. У меня батя мент. Они там у себя закладывают, но до театральных им как до луны. — Что, и перед спектаклем могут? — Смотря кто. Вон, Калганов натуральный фокусник. После каждого акта портвешком вдохновляется. Иногда еле языком ворочает. А на сцену выходит — и ни в одном глазу… Работяги тоже не отстают. Михайлов после новогодних праздников даже приказ отдал — в буфете своим не продавать. Был тут у нас один. Коля-пилот. Тоже монтировщик. На новогодний утренник пришел — еле на ногах стоит. Решил в буфете взбодриться. Коньячку выпил и совсем в аут. Выполз на сцену прямо во время спектакля, присел за домик Белоснежки, а руку в кольцо сунул, чтоб не упасть. Там кольцо есть специальное для подъема декорации. Да так и уснул. А верховой, его не видя, домик и поднял, когда время пришло. На шесть метров, прикинь. Рука в кольце застряла, Коля и повис. Да ладно бы просто висел. Он же проснулся и вопить стал от боли. И не просто вопить. А, сам понимаешь, с выражениями. А теперь представь — внизу Белоснежка с гномами хоровод водит, а сверху матюги отборные падают. И домик обратно не опустить — мизансцена не та. Так и висел минут двадцать. Когда опустили, отцепился, вышел из домика и выдал монолог Чацкого, где самыми безобидными были слова «бля» и «пидорасы» малолетние. А детишки не одни в зале сидели, а с родителями, учителями и представителями РОНО. Михайлова потом полгода по всяким комиссиям таскали… Колю — пинком под зад из театра, а буфет на замок. Но наши все равно бухают. |