
Онлайн книга «Красный терминатор. Дорога как судьба»
![]() — Как сколько! Я долю отрабатываю. — Документы у тех, из вагона, чекистские, верные? — Верняк. Мандаты кондовые. Теперь можно было переходить и к главному. — Чего везете-то? — Не знаю, солдат, Богом клянусь! — Если бы Пастух не боялся, что за резкое движение рукой его пристрелят, то обязательно бы перекрестился. «Врет, — понял Назаров, — и еще о Боге вспомнил, уголовная морда». Федор толкнул голову бандита вперед, под ветер, приставил маузер к затылку и нажал на курок. Испуганно ойкнул боец Раков. — Что ж ты, Марсель Прохорович, так тебя разэтак, пистолетик с предохранителя не снял! Выговор тебе, командирское порицание. А кабы в бою? Ну да ладно, дело поправимое, — Назаров сдвинул предохранитель. Пастух за те доли секунды, пока палец жестокого солдата давил на спуск, успел не только проклясть свою нефартовую жизнь, дело, в которое ввязался по дурости, Ваську-Мозоля заодно, но также немного по— седеть и малость подсадить сердце. Едва щелкнул выставляемый в правильное положение предохранитель, Пастух перепуганно заорал: — Солдатик, я на полпальца только чего-то знаю! Мазанул ухом чучка! Только слушок непроверенный! И затараторил, давясь словами, боясь делать паузы: — Гвоздь трепал — спирт везут. Он слыхал, как москвич базарил с нашим паханом. Торговались, на сколько ведер тянет товар. Гвоздь, он, может, и трепался. Гвоздь — он… — Что за товар предлагал москвич за спирт? — не давал опомниться или увести разговор в сторону Назаров. — Гвоздь у двери подслушивал, базар по кускам хватал. Какие-то цацки из ихнего, московского, музея… — Из музея? — Ну. Москвич толковал Кире, вещички, мол, заметные. Потому, дескать, и цена божеская. А так бы, дескать… — Киря — ваш пахан? — Ну. — Москвича как звать? Пастух опять призадумался, быть ли откровенным до конца, но в памяти вовремя щелкнул предохранитель солдатского пистолета, и это воспоминание вернуло его на праведный путь чистосердечных признаний. — Киря кликал его Рваным. — Кто такой, что о нем известно? — Гвоздь болтал, тот от какого-то Князя приехал дела вести. О Князе сам слышу впервые. Богом клянусь, солдат! «А теперь не врет», — распознал Назаров. И, не сбавляя темп допроса, спросил: — Сколько людей в спецвагоне? — Девять их. А зачем тебе? — Федор Иванович почувствовал, что Пастуха опять слегка отпустило и тот готов вновь приняться гнусно врать и изворачиваться. Пришлось слегка двинуть уголовника маузером по скуле. А что делать? Еще оставались вопросы. — Без болтовни мне. Быстро — кто в каком купе едет? — Да ладно, чего ты… Короче, в первом от конца поезда Киря и Патрон, в двух за ними — остальные ребятки. — В других купе спирт? — Ну. — В пути, не на стоянках, как охраняется вагон? Сколько, где стоят? — Да как… Не знаю! Вдали я, с мужиками ехал! Падлой буду… Пока в прокуренном тамбуре проходило несанкционированное дознание, дверь изредка подергивали, в нее барабанили и из-за нее доносилась ругань. Это несколько нервировало товарища Ракова, но Назаров и Пастух не обращали на помехи никакого внимания. Одному и другому было сейчас не до пустяков. — Кто в Монастырском Чека работает на вас? Пастух дернулся, повернул к Назарову испуганное лицо. — Да, ты что, солдат? Мой номер шестой, кто ж мне скажет. О том, кроме Кири, кто может знать? Может, Патрон еще. Он по пьяни знакомством в Чеке хвастал… И то… Ха, ты думаешь, я профессор? — Шлепнуть бы тебя, — мечтательно проговорил Федор, — по законам революционного времени. Да ведь пообещал отпустить, старый дурак. Так что прыгай-ка! Останешься в живых — завязывай. Освой какое-нибудь честное ремесло. Пошел! Справедливый солдат чуть подтолкнул бандита в спину, но тот уцепился за поручни и заголосил: — Давай до станции доедем! Скоро будет. Разобьюсь ведь к едрене фене! Солдатик! — Придется столкнуть, — железным голосом провозгласил Назаров. — Уж не обессудь. И полетишь головой вниз. Ну, готовься… — Нет, я сам! — Пастух нащупал ногами подножку вагона, согнул колени, оторвал правую руку от поручня, размашисто перекрестился, прошептал что-то про Бога и его безграничные милости и, оттолкнувшись, полетел навстречу удару оземь… — Не должен сильно разбиться, — сказал Назаров, закрывая за уголовником дверь. — Поезд сбавил ход. В гору идем, — и о чем-то задумался. — Часики ваши примите. В сохранности оне, — прервал его задумчивость товарищ Раков. — Оставь пока у себя, Марсель Прохорович. Позже отдашь. — В вертеп собрались?! В осиное гнездо?! — официант вскинул руки на манер провинциальных трагиков. Ему бы еще за сердце схватиться. — Посуди сам, товарищ Марсель, — решил все разъяснить подчиненному товарищ Федор Иванович, — останемся в поезде — скоро, очень даже скоро меня шлепнут. Боюсь, и ты засветился. То есть нас шлепнут. Можем сойти на первом полустанке. В этом случае останемся в живых, поедем следующим поездом. Но — товарищи бандиты доделают свое черное дело. Обратись мы хоть где в местное Чека с тревожным сообщением, они возьмутся проверять и спецвагон, и нас. Телеграфируют на ближайшую станцию или в Москву, чтоб проверили поезд, и еще в Монастырск. И что выяснится? Товарищи из спецвагона — чистые, честные чекисты, везут спиртягу по революционной нужде в столицу по подлинным мандатам. А мы, сообщат из Монастырска — преступники, предатели революции. Сразу нас поставят к стенке или потомят немного, как думаешь, товарищ? — Ну, а ежели… — …слезть на первом полустанке и никому ничего не сообщать, это хочешь сказать, боец Раков? Чтоб я, товарищ Назаров, бегал от какой-то уголовной шушеры! Предлагаешь дезертировать, спасаться позорным бегством? И пущай уголовники разворовывают музеи, внаглую разъезжают по стране в собственном вагоне? — Товарищ Назаров! Дядечка! — взвыл Марсель. — Цыц! — оборвал его командир. — Времени нет, боец, на истерики. Мне готовиться надо, а тебе — внимательно заслушивать мои приказы. Дай-ка мешок, достать кой-чего надо, из старых запасов… * * * Скоро случилась станция. Мгла, безлюдье. Огонек керосинки — единственное на все мироздание пятнышко света в окне слившегося с темнотой строения. Почти тихо. Спящий поезд издает мало звуков. Лишь от головы состава, от локомотива доносятся по безветрию громкие голоса. Видимо, машинисты переговариваются с кем-то из станционных работников. |