Книга Гамбит Маккабрея, страница 14 – Кирил Бонфильоли

— У меня ничо такого нету.

— И боеприпасы свежие; никакой списанной армейской трухи.

— Мне итти надо, чувак.

— Ну и, разумеется, хороший телескопический прицел.

— Отъебись.

До сих пор диалог наш развивался хорошо, протокол соблюдался в лучших традициях. Иметь дело с такими типами, как Рыж, удивительно схоже с ведением переговоров с советской торговой делегацией. Я выудил из кармана плоскую бутылку виски и кинул ему. Он отпил, грязный пес, и бутылку не вернул. Рыгнул, сунул руку в подштанники и задумчиво поскреб.

— У меня «манлихер» завелся, — хрюкнул он после очередного глотка. Я скроил сочувственную мину и порекомендовал курс пенициллина. Он проигнорировал.

— Довоенный.

— Нет.

— Обойма на три.

— Без толку.

— Графский.

— Какой?

— Графский. Ну графу принадлежал, графу. На замке — герб, весь в золоте и прочее.

— Все хуже и хуже.

— И никогда нигде не залетал. Гарантирую.

— Ты начинаешь полуинтересовать меня, Рыж.

— Двести восемьдесят. Наличкой.

Я встал:

— Увижу следующего миллионера — расскажу ему. До скорого, Рыж.

— Симпотный цейссовский прицельчик на нем, х21/2.

— х 21/2! — взвизгнул я (сами попробуйте взвизгнуть фразу «х 21/2»). — Куда ж это годится, а?

— Слушай, — сказал он. — Если тебе этого мало, то тебе не ружье надо, а, бъять, зенитку.

Тут я уже по-честному начал дуться, и он это мгновенно ощутил; именно такое шестое чувство служит отличную службу армянским торговцам коврами. Он улизнул и вернулся с тонким элегантным кожаным футляром, который и свалил мне на то, что мне по-прежнему нравится называть «коленями». Внутри содержалось: «манлихер» в трех легко собираемых частях, снайперский прицел, навесной фонарик для отстрела крокодилов или любовниц в ночное время и двести фунтов довольно свежих 7,65-мм патронов, не говоря уже о шомполе розового дерева, серебряной масленке, серебряной коробочке для сэндвичей с гербом, рулончике фланелета 4x2 дюйма и комплекте инструментов, включавшем штукенцию для выковыривания бойскаутов из трусиков герлскаутов. Это было очень красиво; я возжаждал им завладеть.

— У антикварщика ты бы за него озолотился, — зевнул я. — Но моему другу нужно то, чем можно в кого-то стрелять. А такими игрушками никто не играет с тех пор, как Геринг бродил по первобытным топям.

— Двести семьдесят пять, — ответил он. — И это мое крайнее слово.

Двадцать минут, два всплеска раздражения и полбутылки скотча спустя я вышел оттуда владельцем ружья, уплатив двести фунтов, — что, как мы оба знали с самого начала, я и собирался заплатить.

— И зачем нам этот металлолом? — угрюмо поинтересовался Джок, когда я принес снаряжение домой.

— Им мы и выполним работу.

— Можете сами. Я нет, — сказал он.

— Джок!

— Я британец. Кстати, у меня сегодня вечером выходной, нет? И я пошел играть в домино. В холодильнике свинина. Мадам нету — сказала, ушла в какой-то паб, называется «Дом Кларенса». [38]

Я отослал его взмахом ледяной руки. Дела и так не ахти, чтоб еще препираться с чванными слугами, которым недостает преданности поддержать своих потворствующих хозяев в такой традиционной английской забаве, как порцайка цареубийства.

Свинина в холодильнике увядала по краям; мы с нею обменялись взглядами взаимного презрения, как две дамы в одинаковых шляпках на Королевской трибуне в Аскоте. [39] Я переоблачился в костюмчик поизящнее и отправился к «Исоу», где съел больше, чем мне полезно. У «Исоу» всегда так, но оно того стоит.

На покой я отправился рано — в узкую кровать у себя в будуаре, ибо мне потребно было переварить, истово поразмыслить и спланировать. Я слышал, как Иоанна приоткрыла дверь, и незамедлительно воспроизвел убедительный аккомпанемент крепкого сна; она уползла восвояси. До меня донесся легчайший лязг и звяк уроненной в шкатулку с драгоценностями тиары, далее — тишина.

Я продолжал размысливать и планировать. К тому мгновенью, как я заснул, у меня выработался трехчастный план:

(1) Добыть непроницаемый камуфляж.

(2) Избрать снайперскую позицию.

(3) Подготовить путь отхода.

Предприняв что-то и свершив, я отдых заслужил, [40] и ночное отдохновение я получил; нарушали его лишь удовлетворенные шумы пищеварительного тракта, знакомые всем, кто столовался у «Исоу». Что ж, гадкие сны мне тоже снились, но я всегда утверждал, что пересказывать сновидения — третье величайшее занудство, на которое способен человек. Не мне вам говорить, каковы первые два.

О, недалекий род людей несчастных!

Как много среди нас таких, что сами

Куют себе извечную беду,

Считая правдой — ложь, а ложью — правду.

«Герейнт и Энид» [41]

КОСТЮМ БЫЛ ГНУСЕН, просто гнусен. Его явно пошили в 1940-х годах на румынского сутенера-дальтоника, а то и жиголо. Шашечки сине-оранжевого узора, должно признать, были немногим крупнее обычной пачки сигарет: вероятно, сутенер либо жиголо не желал сильно бросаться в глаза. Непристойных открыток в карманах не оказалось — равно как и отбракованных на фабрике «французских писулек»; меня это убедило в том, что, по крайней мере, в химчистке наряд побывал. Я приобрел его в заведении под названием «ГОСПОДСКИЕ ГАРДЕРОБЫ, СКУПКА», и в самом деле: складки пиджака ниспадали с моих плеч в манере, свойственной фанерным гардеробам. «ГОСПОДСКИЕ ГАРДЕРОБЫ, СКУПКА» также продала мне пару обуви под стать, хотя своим бело-коричневым великолепием ботинки эти, похоже, выдавали происхождение подревнее: в них мог щеголять мелкий дворянчик, выйдя промышлять себе состояние где-нибудь в монте-карлианском «салоне-привэ» [42] году этак в 1936-м.