Онлайн книга «Людоедское счастье»
– Бен! – Да, моя хорошая. – Эти двое погибших в Магазине… (Господи, опять!) – Они должны были так умереть. (Приехали.) – Они родились 25 апреля 1918-го, так написано в газете. Они были близнецами. – Тереза… – Послушай меня, даже если ты в это не веришь. В этот день Сатурн сочетался с Нептуном, и оба были в квадрате Солнца. – Тереза, миленькая, не в том дело, верю я в это или не верю, просто я в этом ничего не понимаю. Так что очень тебя прошу, у меня сегодня был такой трудный день… Ничего не помогает. – Такое сочетание порождает натуры глубоко порочные, склонные к сомнительным или противозаконным поступкам. («К сомнительным или противозаконным поступкам» – это стиль не Сенклера, это стиль Терезы.) – Да, Тереза, да, милая… – Квадратура с Солнцем свидетельствует о покорности человека силам зла. Как хорошо, что Жереми нет! – А Солнце в восьмом доме предвещает насильственную смерть. Она уже сидит на краю постели. В ее голосе ни малейшей экзальтации; в нем спокойная убежденность профессора, читающего вводную лекцию первокурсникам. – Тереза, мне надо идти. – Подожди, я сейчас кончу. Смерть наступает при проходе Урана-разрушителя через сильное Солнце. – Ну и что? (Я невольно спросил это с интонацией Жереми.) – Так это и произошло второго февраля, в день, когда они подорвались на бомбе в Магазине. Что и требовалось доказать. Все, сестричка полностью пришла в себя. Какой нервный припадок? О чем вы говорите? Она встает и принимается наводить порядок в бывшей лавке, которую не убирали с самого утра. Когда она начинает стелить постели Жереми и Малыша, мне в голову приходит неожиданная мысль. – Тереза! – Да, Бенжамен? В ее руках подушки вновь обретают мягкость и объем, приглашающий ко сну. – Насчет Джулиуса. Не надо, чтобы дети знали. Очень уж он страшен на вид. Скажи им, что на него наехала машина, когда он ходил встречать меня вчера вечером, и его отвезли в собачью клинику. «Его жизнь вне опасности». Идет? – Идет. – И ты тоже не ходи больше к нему. – Идет, Бен. Согласна. Когда я болтаюсь по Бельвилю, в любое время дня, у меня всегда такое ощущение, что я заблудился в одном из альбомов Клары. Она перефотографировала вдоль и поперек этот исчезающий район. И старые фасады, и юные торговцы наркотиками, и горы фиников и перца – все схвачено ее объективом. От этого моя прогулка по еще живому Бельвилю становится ностальгической экскурсией в прошлое. (Интересно, каким количеством пропущенных уроков оплачен этот ее подвиг?) Она даже записала на пленку голос муэдзина, который гнездится напротив Амара. Сегодня, в то время как означенный муэдзин выводит суру, длинную, как Нил, на другой стороне улицы, у двери ресторана, банда арабов и сенегальцев нарушает запрет Пророка на азартные игры. Кости стучат в кубышках и падают на перевернутую картонную коробку. Обстановка кажется несколько более напряженной, чем обычно. И действительно, едва я подумал это, как в вытянутой руке одного из игроков сверкнул нож, а другая рука принялась загребать ставки. Нож почти упирается в живот монументального негра, который становится серым, как в романах. Но Хадущ, который спокойно жевал кат, опершись спиной о стену своего заведения, бросается вперед. Ребром ладони он бьет по запястью араба, который с воем роняет нож. Должно быть, запястье у него железное, иначе ходить бы ему с переломанной рукой. Хадуш сует руку в карман араба и вынимает оттуда предмет спора – серебряную пятифранковую монету, которую он протягивает сенегальцу. И говорит подошедшему мне: – Представляешь, Бен, обижать такого большого негра из-за такой маленькой белой – это уж полный беспредел. – И, обернувшись к человеку с ножом: – Завтра поедешь домой. – Нет, Хадуш! Это крик отчаяния, которое сильнее боли в запястье. – Завтра. Собирай вещи. После того как Амар справился у меня о здоровье моих родственников вплоть до седьмого колена, а я ответил ему тем же, выхожу из ресторана, неся в сумке пять порций кускуса и пять шашлыков. – А как она выглядит, эта клиника? Двое младших, чисто вымытые, в свежевыглаженных пижамах, требуют все новых и новых подробностей. А двое старших в надушенных ночных рубашках слушают меня так, как если бы они тоже верили в эту легенду. – Полный кайф! Все, что нужно для приличной собаки. В каждой палате – телик, программу подбирают по характеру. – Да ну! – Я тебе говорю. – А у Джулиуса какая программа? – Текс Эври. От восторга Жереми чуть не валится с койки. – Пойдем к нему завтра? Пожалуйста, пойдем, а? – Исключено. Детям вход строго воспрещен. – Почему? – Чтоб не заразили собак. Вот так. Вечер проходит. Само собой разумеется, в программе вечера – очередной выпуск крутого триллера о покушениях в Магазине, в котором фантазия непринужденно сожительствует с действительностью. По части фантазии сегодня Бак-Бакен и Жиб-Гиена ведут расследование в парижских канализационных коллекторах (спасибо Эжену Сю) – а вдруг оттуда есть выход в Магазин (спасибо Гастону Леру)? По дороге они встречают питона-неврастеника и берут его с собой, чтобы скрасить одиночество, присущее гомо урбанусу, человеку городскому (спасибо Ажару) [15] . На этом месте – реплика Жереми, произнесенная задумчивым тоном: – Слышь, Бен, этот твой Стожил – он в натуре такой клевый сторож? – Да уж, что есть, то есть. – Значит, ни днем, ни ночью в вашу контору бомбу не принесешь? – Думаю, трудно. – Даже через канализацию? – Даже так. Клара встает, чтобы уложить Малыша, который уснул, сидя на своей круглой попке, с очками на носу. Тереза стенографирует, старательно, как в ООН. – А я бы сумел, – говорит Жереми. – Как? – Увидишь. Что он, интересно, собирается отмочить? 17
За ночь я встал пять или шесть раз, чтобы послушать дыхание Джулиуса. Он дышит, если это можно так назвать. Впечатление такое, что воздух входит в его тело и выходит из него сам собой, независимо от его воли. Как искусственное дыхание. Я уже не говорю о запахе, когда все это вырывается из его перекошенной, как у пьяной химеры, пасти. |