Онлайн книга «Фея Карабина»
* * * Не мешало бы мне задуматься над тем беспокойством, что слышалось в голосе Терезы, но тут зазвонил телефон, и я узнал голос Лауны, третьей своей сестрички: – Ну кто? С тех пор, как мама беременна (в седьмой раз, и в седьмой раз от неизвестного отца), Лауна спрашивает не «Ну что?», а «Ну кто?». – Ну кто? Я украдкой бросаю взгляд на маму. Она сидит в кресле, недвижно и безмятежно возвышаясь над собственным пузом. – Пока никого. – Да чего ж он ждет, паршивец этакий? – Кто у нас медсестра со средним образованием, ты или я? – Бен, но ведь скоро будет десять месяцев! И то правда, седьмой младенец здорово нарушает правила игры. – А может, у него там есть телевизор, он видит, что его ждет, и не торопится на выход. Лауна хохочет. Потом следующий вопрос: – А дедушки как? – Горючее на нуле. – Лоран говорит, что в случае необходимости можно удвоить дозу транквилизатора. Лоран – это муж-доктор моей сестры-медсестры. По вечерам в одно и то же время они дают контрольный звонок. Сердечный дозор. – Лауна, я уже говорил Лорану, что отныне их транквилизатор – это мы. – Как скажешь, Бен. Ты у штурвала. * * * Я было повесил трубку, но телефон, как почтальон (или трамвай, уже не помню), звонит дважды. – Вы что, издеваетесь надо мной, Малоссен? Ух! Узнаю этот яростный визг. Звонит Королева Забо, главная жрица издательства «Тальон» и моя начальница. – Вы еще два дня назад должны были выйти на работу! Абсолютно точно. Когда началась эта история с наркодедушками, я выбил из Королевы Забо двухмесячный отпуск под предлогом вирусного гепатита. – Как вы удачно позвонили, Ваше Величество, – говорю я, – я как раз собирался просить у вас еще месяц дополнительно. – И речи быть не может, жду вас завтра в восемь. – В восемь утра? Однако рано же вы начинаете готовиться к встрече, которая состоится через месяц! – Я не собираюсь ждать месяц. Если завтра в восемь вас здесь не будет, считайте себя безработным. – Вы этого не сделаете. – Ах так? Вы считаете себя настолько незаменимым, Малоссен? – Отнюдь. Только вы, Ваше Величество, совершенно незаменимы в издательстве «Тальон». Но если вы меня уволите, я буду вынужден послать на панель своих сестер, а также младшего брата, очаровательного малыша в розовых очках. Вас замучит совесть. В ответ она одаривает меня взрывом хохота (опасного, как утечка газа). И без перехода: – Малоссен, я наняла вас работать козлом отпущения. Вам платят за то, чтоб вас ругали вместо меня. Сейчас вы нужны мне позарез. (Да, такая у меня работа – быть козлом отпущения. Официально я «директор по литературным вопросам», но на деле козел.) – И снова с места в карьер: – Зачем вам отпуск? Единым взглядом я обвожу Клару, колдующую у плиты, Малыша, торчащего из-под руки Вердена, Жереми, Терезу, дедушек и царствующую над всем этим маму – гладкую и сияющую, как сытые богородицы у итальянских мастеров. – Допустим, в данный момент во мне особенно нуждается семья. – А что у вас за семья, Малоссен? Лежащий у маминых ног пес Джулиус с вывалившимся набок языком сносно изображает и осла, и вола. Из красивых рамок уверенно смотрят в будущее дедушки – ну чем не волхвы! – Да вроде Святого Семейства, Ваше Величество… На том конце провода молчание, потом скрипучий голос: – Даю вам две недели, и ни минутой больше. – Пауза. – Но запомните, Малоссен: не воображайте, что раз вы в отпуске, то не козел отпущения! Вы козел до мозга костей. И если прямо сейчас кто-то ищет по городу виновника какой-нибудь крупной гадости, все шансы за то, что выберут вас! 3 И точно: комиссар полиции Серкер, отлитый в кожаный плащ, при температуре до минус двенадцати ночью и с высоты своего исполинского роста неотступно глядящий на труп Ванини, искал виновного. – Я пасть порву этому гаду! Белое от ярости лицо, черная щетка усов – он был как раз из тех полицейских, кто говорит такие фразы. – Я этому гаду пасть порву! (И повторяют их на разный манер, любуясь собственным отраженьем в темном зеркале гололеда.) Возле его ног полицейский в полном обмундировании очерчивал мелом по асфальту перекрестка контур Ванини и хныкал, как мальчишка: – Черт, Серкер, по льду не рисуется! Серкер был еще из той породы полицейских, которых все называют по фамилии. Не «шеф». И тем более не «господин дивизионный комиссар». А прямо по фамилии: «Серкер». Серкеру нравилась его фамилия. – Попробуй вот этим. Он протянул нож с выскакивающим лезвием, полицейский воспользовался им как альпенштоком и начертил Ванини асфальтовый костюм. Голова блондинчика действительно напоминала распустившийся цветок: внутри красный, с желтыми лепестками и еще как бы алым венчиком по периферии. Полицейского охватили сомнения. – Бери шире, – приказал Серкер. Удерживаемые на расстоянии голубым полицейским кордоном, все зеваки квартала следили за действиями чертежника. Складывалось впечатление, что вот-вот пойдет золотой дождь. – Свидетелей, конечно, нет? – зычным голосом спросил комдив. – Одни зрители? Молчание. Клубок жмущихся друг к другу людей с белым ватным дыханьем. Как мягкий моток мохера. Вот нитки чуть раздвинулись и пропустили вперед телекамеру. – Сударыня, он погиб ради вас, – сказал Серкер стоявшей в первом ряду вьетнамке – крошечной старушке в прямом платье из грубого шелка и видневшихся из деревянных сандалий толстых мужских носках. Старушка затравленно взглянула на него, потом, сообразив, что эта статуя обращается действительно к ней, важно закивала: – Осень молодой! – Да, на вашу защиту встает молодежь. Серкер лицом чувствовал стрекот телекамеры. Но он был из тех полицейских, кто умеет не обращать внимания на объектив. – На заситу? – переспросила старушка. Четверть часа спустя в телевыпуске новостей ее худое лицо, внимательное и недоверчивое, напомнит лучшим из телезрителей Хо Ши Мина. – Вот именно, на защиту! Чтоб защитить вас и всех пожилых женщин этого района. Чтоб вы жили в безопасности. В безопасности, понимаете? И вдруг, стоя прямо лицом к камере и задавив рыдание в горле, комдив Серкер заявил: – Это был лучший из моих парней. |