Онлайн книга «Маленькая торговка прозой»
Знаю, знаю, но кое-что проходит все же быстрее, чем этот бесконечный акт проявки... Детей уложили, свет погасили, замученные простыни на моей кровати, красная лампочка в фотостудии... И когда Клара появится при свете дня, останется ли у нее в душе хоть одно живое место, куда положить мое утешение? И ты думаешь, что сможешь что-то взрастить в ее безжизненной пустыне, Малоссен? Да от твоего задорного оптимизма просто тошнит... Немного родственного участия и – хоп! Все станет на свои места: так что ли? Признайся, от одной мысли об этом ты словно язык проглотил. И чем хуже тебе будет, тем лучше: нет? Не отпирайся... Ты ведь так хотел оставить ее себе, свою сестренку, и теперь, когда она здесь, – что же, она зря осталась?.. * * * И все в таком духе, до самого утра, до этого несчастного телефонного звонка. – Алло! (Скрипучее повизгивание: Королева Забо.) Она так орала: я решил, что лучше присесть. – На полтона ниже, Ваше Величество, у меня здесь все спят. – В такой-то час? В самом деле, уже десять часов и Жюли уже ушла. – Я за всю ночь глаз не сомкнул, Ваше Величество, подумал, что сейчас еще рано. – Бессонница – это выдумки сачков, Малоссен, мы всю жизнь только и делаем, что спим. Ну вот, как всегда... она знает, как втянуть в разговор: главное начать, а там – слово за слово... Но сегодня утром я не расположен к словесным дуэлям. – Мне кажется, мы уже все друг другу сказали: разве нет? – Не все, Малоссен, я хочу добавить еще кое-что. – Что же? – Соболезнования. Бог мой, соболезнования, ну конечно... Придется давиться этими соболезнованиями в придачу. Но постойте, откуда она об этом узнала? – Смерть, Малоссен, не нуждается в погонщиках. Газетные сороки! У меня с утра уже целая кипа на столе. Решительно никакого желания трепаться с ней по телефону. – А кроме ошеломляющих проявлений вашей скорби, что-нибудь еще? – Извинения, Малоссен. (Что? Не понял...) – Я должна извиниться перед вами. Сдается мне, она впервые произносит эти слова. Мое немое изумление вполне оправдано. – Я вас выставила сгоряча и хочу извиниться. Лусса мне все рассказал по возвращении. По поводу вашей сестры, я имею в виду. Эта свадьба, она вас изводила... («Она вас изводила...») – Вы были на грани, Малоссен, а я еще никого не увольняла из-за нервного срыва. – Вы меня не увольняли, я сам ушел. – Почти как с моста кидаются, понимаю. – Я принял это решение по зрелом размышлении! – В вашем случае зрелость ни при чем, мой мальчик, вам вообще можно не опасаться червоточин; так что ваше решение... (И все по новой...) – В вашем возрасте вы должны были бы знать, что по зрелом размышлении люди не увольняются, а уходят с выходным пособием, так-то, Малоссен! – Хорошо, Ваше Величество, двухгодичный оклад, согласны? – Вот еще! Гроша не получите. Я вам другое предлагаю. Первое правило: никогда не принимать предложения Королевы Забо. – Послушайте... – Нет, это вы послушайте, Малоссен, мы теряем время. Прежде всего, вот что: каждый раз, как вы от меня удаляетесь – в прошлом году этот ваш дурацкий больничный лист или позавчера вечером ваше не менее дурацкое заявление, – вы постоянно оказываетесь жертвой этих чертовых обстоятельств, в бесконечном круговороте всяческих несчастий, так? (Если с этой точки зрения – точно так, надо признаться...) – Случайность, Ваше Величество. – Ерунда! Наплевав на издательство «Тальон», вы выпадаете из гнезда и пикируете без парашюта. Забавно, гнездо вместо издательства. При слове «издатель» сначала представляешь бесконечные коридоры, повороты, ступени, подвалы, чердаки, замысловатый перегонный аппарат творчества: на входе – автор, горящий нетерпением воплотить свои новейшие идеи, на выходе – груды томов, пылящихся на заброшенном складе, где-нибудь в захолустной церквушке, пропахшей мышами. – Вы слушаете, Малоссен? Так. Теперь второе. Я допускаю, что вам расхотелось быть козлом отпущения. Не спала всю ночь, но, в конце концов, я согласилась: не можете же вы вечно подставляться за других; вы – ни приверженец христианской морали, ни мазохист, вы даже почти ничего с этого не имеете. Итак, я предлагаю вам нечто совсем другое. И тут я сам полез в петлю: – Что же, Ваше Величество, что еще вы можете мне предложить? Нет! Конечно, я не пожалел перца для этой фразы, щедро сдобрил иронией, немного постного безразличия; но ее этим не прошибешь. Она испустила победный клич: – Любовь, мой мальчик! Я предлагаю вам любовь! (Какая еще любовь? У меня есть Жюли, у меня есть дети, Джулиус, наконец...) – Поймите меня правильно, мой мальчик, я не имею в виду ни плотскую связь, ни родство душ, которые ваш тонкий шарм притягивает со всех сторон, как магнит, я говорю о любви с большой буквы «Л», я дарю вам любовь всего мира! Да она смеется! Я так и слышу ее смех между строк, но сами слова, она это серьезно. Что-то в ней сидит, в Королеве Забо, и это что-то меня убеждает. (Любовь с большой буквы «Л» – Подозрительность с большой буквы «П».) – Ну, что вы об этом думаете? Сразу перейти от злобы к любви, это ли не удача? – Мне бы сейчас кофейку, Ваше Величество, хорошего кофе по-турецки, можно даже с маленькой «к», и покрепче. – Приходите, угощу! В этом приглашении – нетерпение рыбака, у которого запрыгал поплавок. – Сожалею, Ваше Величество, но первый сегодняшний кофе ждет меня у комиссара полиции. Сегодня утром, ровно в одиннадцать, у него в управлении. * * * И я не врал. Но прежде чем предстать перед комиссаром Аннелизом, я спустился к детям, сварил себе свой кофе, в своем кофейнике – турецкий, с длинным носиком, мне его давным-давно еще привез Стожилкович из его родного села Имоцкое. Что, интересно, он там сейчас делает, в Сентиверской тюрьме, неужели так и корпит над переводом Вергилия, а? Дядюшка Стож? Сдается мне, этот мятеж заключенных и убийство начальника должны были докатиться и до его пристанища убогого стихоплета каким-нибудь странным эхом. Дать пене подняться, снять с огня, опять нагреть до золотисто-бурой шапки и вновь снять и ждать, пока, она сдуется, так три раза: кофе по-восточному. После того как гуща осядет илом на дне чашки, пить не торопясь, чуть пригубил – и достаточно. Протянуть выпитую чашку Терезе, она опрокидывает ее на блюдце и читает в расплывающейся жиже, что должно случиться в предстоящий день. |