Онлайн книга «Господин Малоссен»
Он уже у меня в руке, стаканчик. И рука Хадуша, зажавшая стакан в моей руке, подносит его к моим губам. – Пей. Я пью. Я выпил. – Ну что, лучше? Что случилось, Бен? – Жюли хотела видеть твою мать, Хадуш. И я повторяю: – Жюли зовет Ясмину. Прямо сейчас. * * * – Вы говорили сами с собой, господин Малоссен… Хадуш, Mo и Симон вернулись к своим делам. Сенклер смотрит на меня, улыбается мне. Я смотрю на него, я ему не улыбаюсь. Небо разламывается у нас над головами. Вечер. Лето. Гроза. Париж. Север, даже северо-восток: Бельвиль. Как в послевоенном кино, где янки среди потопа, несмотря ни на что, карабкались на фонари, чтобы воспевать красоту мира на ухо киноманам. – С кем вы разговаривали? Крупные капли бьются об асфальт. Жестко стучат по опущенной железной шторе «Кутубии». – Вы говорили с кем-то. Вы спрашивали у него, какой вы убийца. Хотел бы я знать, кто дирижирует грозой. Как искусно справляется он с дождевыми струями… в стремительных пассажах переходя от громовых раскатов водопада к журчанию фонтанов… – И часто вам случается беседовать с самим собой? И пронзительность скрипок слышится в резкой затхлости асфальта… – Это у вас после операции началось, не правда ли? Бельвиль стоит по щиколотку в бегущих потоках. Сенклер, обмакнув усы в золото пива, выжидающе смотрит на меня. После операции? Кажется, пришло время заинтересоваться разговором. – О какой операции вы говорите? – О той, которая вернула вас к жизни, чудо, сотворенное руками профессора Бертольда, в прошлом году. Понимающая улыбка. – Неповторимый наш профессор Бертольд, другого такого не найти, вы, верно, согласитесь со мной. Наш лучший хирург, если не один из самых выдающихся в мире… и весьма вероятно, нобелевский лауреат – в ближайшем будущем. Я не улыбаюсь. «Неповторимый… лучший… выдающийся…» Да, да, точно он, Сенклер. Ты переменил костюмчик, но я тебя в любой одежке распознаю, Сенклер. Дешевка. Превосходство степеней не в счет… Спишем их на окружающую атмосферу… – О! Извините меня ради бога, я, конечно, должен все объяснить. И он мне объясняет. Он объясняет, что ушел из Магазина несколько лет назад, спустя некоторое время после моего ухода («вашего ухода, который, кстати сказать, повлиял и на мое увольнение, господин Малоссен, однако существуют предписания…»), и учредил медицинский еженедельник «Болезнь». – Слышали?.. Медицинский журнал, адресованный не докторам, как все остальные, а их пациентам… больным катастрофически не хватает информации, а они так пекутся о своих болячках… золотая жила, и название отличное – «Болезнь», вы не находите? Неподходящий момент, чтобы интересоваться моим мнением, на что должна быть похожа «золотая жила». – С этой точки зрения… (минутное колебание)… я и рассматриваю медицинскую информацию… вы не можете не согласиться, что ваш случай представляет значительный интерес. Как, черт возьми, мой случай дошел до его ушей? – Не так давно ко мне приходил ваш брат Жереми. Все ясно… – Представьте себе, он хотел зазвать меня в театр, убедить меня сыграть в одной пьесе его собственного сочинения. «Пьеса его собственного сочинения»… так, так. – Я попросил его изложить мне свои аргументы… мне показалось, что я распознал в этом некоторые моменты, общие для наших с вами биографий… Единственные наши общие моменты, Сенклер, это взаимное безразличие и обоюдное забвение. – Он объяснил, что это только первая часть намечающейся тетралогии, и я спросил, не расскажет ли он мне содержание трех других пьес… Бог мой, когда он затронул в своем рассказе клиническую смерть и тему трансплантации, когда он в общих чертах нарисовал портрет хирурга, к тому же презабавный, с «головой тупицы и пальцами феи» (это его слова), меня осенило! Я уже отчаялся найти пациента, оперируя которого, профессор Бертольд проявил все свое искусство, но благодаря вашему брату Жереми… Я слушаю Сенклера… и говорю себе, что Жереми никогда не делает только одну глупость. Или, вернее, любую глупость Жереми по ее последствиям можно сравнить с атомным реактором. От одного расщепления к другому, цепная реакция. Ему мало того, что он всем дает имена, наш Жереми… он теперь освобождает энергию судьбы. – Жереми вас ангажировал? Это бы меня сильно удивило. Несмотря на небритые щеки и протертые джинсы, забияка с виду, этот Сенклер просто маменькин сыночек, холодный, как рыбье дерьмо. Его, пожалуй, и свет рампы бы не согрел. – Нет, он счел, что я несколько… более сдержан, чем надо, полагаю… (А я что говорил…) – И потом, я не питаю большой страсти к театру. (Тем лучше.) – В данный момент, моя страсть – это вы, господин Малоссен. Еще и уточнил: я, такой, каким воссоздал меня Бертолъд. В каком-то смысле – всего лишь ряд операций. Я и тот другой, внутренностями которого Бертольд меня начинил… тот другой во мне, который продлил мою жизнь… нашу общую жизнь… разделение нашего психического поля под моей трепанированной черепушкой. – У меня к вам всего несколько вопросов. Приехали… Господин Сенклер, главный редактор еженедельника «Болезнь», планирует выпустить номер, посвященный трансплантации и ее последствиям для психики. Его читателям необходимо мое личное свидетельство. «Жизненно необходимо, господин Малоссен…» О да, я понимаю. – С кем вы разговаривали, только что? И наконец до меня дошел его вопрос. Этот кретин вообразил, что мы играем в паре, Кремер и я, что мы регулярно проводим конференции, ведем счет нашим взаимным клеточкам и оцениваем свое обоюдное влияние… в целом, он беспокоится о нашем сосуществовании… о долговечности нашего организма… – Вы, вероятно, с ним разговаривали, не так ли? В его глазах такая жажда подтверждения, что мне так и хочется подтвердить… Да, мой дорогой Сенклер, мы в самом деле все время советуемся друг с другом, мой донор и я… О! всякие мелочи… Джекилл и Хайд договариваются, кому стоять на стреме… знаете, семейная жизнь, у каждого свои привычки… приходится идти на уступки… Но я сейчас совсем не настроен шутить. Совсем. Я поднимаюсь, торопясь уйти домой. – Знаете, Сенклер, идите вы… И удаляюсь. Широким шагом – … – Какой вы убийца, господин Малоссен? – … |