Онлайн книга «Плеск звездных морей»
|
Ребята гурьбой проводили нас с Андрой до газонов перед институтским зданием. Они шумели и уговаривали Андру бросить лингвистику и идти к ним в институт, потому что у них, мол, нехватка красивых девушек. Один нахальный тип, по-моему, даже пытался назначить Андре свидание, и мне пришлось оттереть его и вообще быть начеку. — Ты бы поменьше кокетничала, — проворчал я, когда мы наконец от них отвязались. — Как не стыдно, Улисс! — вспыхнула она. — Ничего я не кокетничала. Не разговаривала даже. Только смеялась. — Вот-вот. Я и говорю, что надо поменьше смеяться. Она закрыла рот ладошкой, чтобы сдержать смех, но не выдержала, прыснула. Мы быстро разыскали белый гридолитовый коттедж, в котором теперь жил Феликс. Все-таки удалось выпихнуть его из старого дома. Представляю, как он дрыгал ногами, когда его переносили в этот коттедж. Впрочем, может, он пошёл сам, добровольно, только перед его носом несли журнал математических головоломок, чтобы он мог читать на ходу. На звонок никто не откликнулся. У меня уже был опыт, и я толкнул дверь. Мы вошли в пустой холл, посредине которого лежала куча каких-то мясистых стеблей. Мы обошли все комнаты, и всюду, конечно, царило полное запустение. Чудо нашего века — транзитронная кухня с автовыпекателем — была пыльная и явно нетронутая. Слой пыли покрывал экран визора, и на нём, конечно, красовалась математическая формула, понятная только Феликсу. Мажордом валялся в углу со свинченной головой — наверное, Феликсу понадобилось его оптическое устройство. А что делалось на столе! Микроскоп, и опять срезы стеблей в пластилоне, плёнки, бумаги, обёртки от еды, полотенца. Тут же лежала коробка видеофона. — Кошмар! — сказала Андра. — Как можно жить так неприкаянно? — Это же Феликс, — сказал я. — Погоди, я напишу ему записку и пойдём. По дороге к аэростанции мы зашли в кафе пообедать. Открытая веранда выходила боком в лес, и я сел так, чтобы видеть лес, а не город. Берёзы стояли в нежном зелёном дыму — видно, только-только распустились почки. Андра ела суп и рассказывала о делах пигмеев, я слушал не очень внимательно и все посматривал на берёзы. Странное у меня было настроение — будто все это происходит не со мной, и подымалась какая-то волна, ожидание неслыханного чуда. Меж берёз мелькнула человеческая фигура. Я присмотрелся: на тропинке, выбегавшей из леса, показался Феликс. Его можно было узнать за километр по копне волос — будто он надел на голову огромное птичье гнездо. Мы с Андрой пошли ему навстречу. — А, это ты, — сказал Феликс и перевёл рассеянный взгляд на Андру. Его куртка и брюки блестели от воды, на мокрые ботинки налипли комья глины. В руке были зажаты три белые водяные лилии на длинных стеблях. — Где ты был? — спросил я. — И почему мокрый? — Только сегодня распустились. — Феликс показал мне лилии. — Я долго поджидал. Пришлось, видишь ли, лезть в воду. Там водоём, кажется, пруд… — Феликс, ты, значит, не слушал заседание Совета? — Совета? Ах да, сегодня… Нет, не слушал… — Он снова взглянул на Андру. — По-моему, я тебя раньше не видел. — Познакомьтесь, — сказал я. — Это Андра, надежда этнолингвистики. Феликс, пообедай с нами. Ты что-нибудь ел сегодня? — Нет, я домой. До свиданья. — Почему ты вдруг занялся ботаникой? Он очень удивился, услышав это. Я коротко рассказал о решениях Совета, но у Феликса, по-видимому, были на уме только эти дурацкие лилии. — Не забудь снять ботинки и вытереть ноги, — напутствовала его Андра. Феликс кивнул и, кажется, даже сделал попытку улыбнуться. Мы вернулись к нашим тарелкам. — Странный он, — сказала Андра. В кабине аэропоезда было тихо и малолюдно. Высокие спинки кресел загораживали нас от посторонних глаз. Мы молчали. На душе было смутно и тревожно, я поглядывал на Андру, тонкий профиль её лица был безмятежно спокоен, но я чувствовал, что она тоже напряжена и встревожена. — О чем ты думаешь? — спросила вдруг она, не поворачивая ко мне головы. — О тебе, — сказал я. — О нас с тобой. Андра чуть качнулась вперёд: — А тогда… в полёте… ты думал обо мне? — Нет. — Я страшно взволновалась, когда услышала о вашем полёте. Почему ты ничего мне не сказал? — Скажу сейчас… Я тебя люблю. — Ох, Улисс… Она закрыла глаза и некоторое время так сидела. Я тоже молчал. Ничего не скажу больше. Вроде бы и не вырвались эти слова. И ничего не надо. Только сидеть вот так, рядом, рука к руке, и мчаться вслед за догорающим днём. И пусть молчит. Все сказано — и ничего не надо. Ну что за радость, в самом деле, быть женой пилота… Даже самые долгие путешествия приходят к концу. А мы летели всего каких-нибудь семнадцать минут. Моросил дождь, когда мы вышли из аэропоезда на мокрые плиты эстакады. С запада плыли чёрные, набухшие дождями тучи. Но, по-видимому, были уже включены на побережье защитные установки: тучи начинали редеть и рассеиваться, потому что дождь был не нужен. Над частоколом сосен виднелись ближние корпуса Веды Гумана. Золотился свет в окнах. Я подумал о своём домике в посёлке космонавтов — давно не горел там свет в окошках, пустых и незрячих. Не хотелось туда возвращаться. Провожу Андру, подумал я, и махну в Учебный центр, переночую у кого-нибудь из товарищей. Мы остановились на переходной площадке. Влево бежала транслента к Веде Гумана, вправо — к Учебному центру и посёлку космонавтов. Остро пахло хвоей, дождём, близостью моря. Андра медлила, стояла в задумчивости. Я посмотрел на неё, и тут же она вскинула тревожный взгляд и сказала: — Не могу расстаться с тобой, Улисс… Так вот, должно быть, и происходят крутые повороты в жизни человека. Был некто Улисс Дружинин, пилот, сын примаров, мрачноватый тип с прекрасными задатками брюзги и бродяги, и никто во всей Вселенной не испытывал особой радости от факта его существования. И не стало его. Ну, как там сказал когда-то поэт? Облако в штанах — вот что осталось от некоего Улисса Дружинина… — Отныне ты не будешь ходить по земле. Я буду тебя носить на руках. Вот так. — Перестань, — смеялась Андра. — Пусти… — Ты моя драгоценность. Моя царевна. Моя ненаглядная. — Откуда у тебя эти слова? Почему ты заговорил по-русски? — Моя жар-птица. Моя жена. Ты моя жена? — Да… Жар-птица-это из сказки? Все, что было раньше, ушло, скрылось за поворотом. Время начало новый отсчёт. Вкрадчиво просачивался в комнату лунный свет, затевая лёгкую игру теней, и мне был близок и понятен старинный первоначальный смысл луны и смысл мира, который поэты не зря же называли подлунным. |