Книга Вепрь, страница 24 – Олег Егоров

— На своих?! — заслушавшись, я споткнулся о припорошенный снегом корень.

— У вышек, — пояснил егерь. — На дальней особо. Двух секачей на моем веку подранил, одного — запорол. Матерый убийца. Лет ему, говорят, черт знает сколько, а все живет. Издали-то в него с дюжину верных зарядов всадили. Точно, что оборотень.

Все это я уже знал от автора «Созидателя» и от Насти, но вот вам то, что она не рассказывала никогда.

Обрубков приостановился у могилы с латунной табличкой на кованом кресте. Метель почти перестала. На окраине звездного неба объявилась луна, и было уже достаточно светло, чтобы видеть, но не достаточно, чтоб читать. Егерь направил рассеянный луч фонаря на табличку: «Белявский Андрей Михайлович. Покойся с миром. Аз есмь воскресение и живот. 6.Х.69 года».

— Почти двенадцать лет минуло, — помолчав, произнес Гаврила Степанович. — Андрей с Микадо его в роще за муравьиной кучей подняли. Лайка у меня до Хасана была. Сибирская.

Хасан, услыхав свое имя, примчался невесть откуда, сел у ног Обрубкова и показал мне язык.

— Стрелок он был неважный, однако гильзы из той самой «вертикалки», что на твоем плече болтается, я стреляные вынул. Не спасовал Андрей. Не показал спины гаду. Там я и обнаружил товарища моего. Вепрь ему пах пробил. Потом — сожрал все внутренности. Микадо еще дышал, потоптанный. Верный был пес, Андрея не бросил — кинулся, как я догадываюсь, секача за ляжки хватать. Любил Микадо Андрея. Все его любили.

«Бедная Настя, — подумал я с горечью. — Сколько же ей было?»

— Да семь, — отозвался Гаврила Степанович, поглаживая Хасана.

Сам не заметив, я задумался вслух. Вспомнил я и про захороненную где-то поблизости руку егеря, но спросить о ней уже не решился.

— Ну, где вы там?! — долетел до нас из-за деревьев призыв Тимохи. — Полковник! Садись на броню!

Мы пошли на вопль танкиста, и через полсотни шагов я увидел разрушенную почти до основания часовню.

— Фамильный склеп господ Белявских, — пояснил Обрубков. — Прямой наводкой фугас долбанул в сорок втором. Снайпера гансы на крыше приковали. Пришлось богам войны снести его к едрене фене вместе с памятником культуры. Тогда с церквами не считались.

— Да и теперь-то не особенно, — пробормотал я, размышляя о своем.

Кто же он был, этот вепрь-призрак? Живое ли существо, или в самом деле исчадие ада? После всего прочитанного и услышанного я серьезно засомневался. Прагматические мои воззрения дали трещину, и она расширялась не по дням, но по часам.

— Куда прешь, салага?! — злобно гаркнул под моими ногами знакомый голос.

Старший из братьев маскировался по всем правилам зимней разведки. Семен лежал в самопальном окопчике у березы, выставив перед собой дуло короткоствольной винтовки. Облачен он был в грязный маскировочный халат когда-то белого цвета.

— А где Филя? — тихо спросил, появляясь сбоку от меня, Гаврила Степанович.

— На другом номере. — Старший Ребров сплюнул по ветру. — Градусов пятнадцать левее бери.

— Под часовней отверстие, — засопел, пристраиваясь рядом Тимоха. — Туда он шмыгнул. Хасана пустим или как?

— Ты спроси у него, — проворчал Обрубков. — Вдруг он тебя порекомендует?

Хасан уже сам, поскуливая, вертелся у подножия часовни. Но великого желания лезть в подкоп, судя по всему, не испытывал. Он скреб снег передними лапами и то бросался вперед, то вновь пятился.

— Думаю выкурить гада. — Семен вытащил зубами бумажную затычку из бутылки «Золотистого». — Лапника набросать и поджечь.

— Толково, — одобрил соображение Гаврила Степанович и не мешкая обратился ко мне. — Сергей, смени-ка Филю. Пусть сюда чешет. Да гляди, с ружьем не балуй. Тут и без тебя дураков полно.

— Ты не зарывайся, полковник! — услышал я за спиной, пробираясь между березами, бухтение. — Хоть ты и полковник! Мы тоже Прагу брали, верно, братан?

Филю я нашел быстро. Он особенно и не прятался. Просто сидел на расколотой могильной плите, положив дробовик на колени и наблюдая за часовней. При виде меня лесничий как-то сник.

— Подменю, — сказал я, присаживаясь около. — Тебя Степаныч требует.

Великан вскочил на ноги, точно ужаленный. Сидеть ему со мной, полагаю, было не очень приятно.

— Зла-то не копи, — процедил он, глядя в сторону. — Я мимо целил. Хотел бы убить — убил бы.

— А ты и хотел, — отозвался я мстительно. — Очко заиграло, вот и смазал.

Ничего не сказав на это, лесничий побрел к отряду.

Некоторое время я сидел и наблюдал, пряча нос в воротник тулупа, как темные фигурки мечутся от леса к часовне. Потом потянуло дымом, затрещала куча хвойных веток, наваленных у норы под фундаментом. Мой кровожадный пыл улетучился еще прежде. Осталось лишь болезненное любопытство.

Фигурки охотников разметались полукольцом вокруг источника дыма, перекрывая вепрю все возможные пути отступления. Обрубкова среди них я не заметил. Вскоре из-под часовни раздался ужасный рев. Я, помню, опять задрожал и выронил ружье. Только я успел заметить огромную темную массу, выползавшую из дыма, как ударила беспорядочная пальба. Горбатая фигура дернулась и застыла посреди прогоравшего лапника. Я, подхватив на бегу оружие, кинулся к часовне. Когда добежал, остальные уже стояли над убитым. Я сразу понял, что это человек. Ребров-старший стволом винтовки перевернул убитого на спину. Всклокоченная борода Ахмета не могла скрыть его звериный оскал, а мертвые зрачки татарина смотрели в ночное небо.

— Мудянка вышла, — сняв танкистский шлем, признал Тимофей коллективную ошибку.

Невольно я поднял взгляд туда, куда устремил его убитый. Над нами висел ковш Медведицы. Быть может, Ахмета просто мучила жажда перед смертью.

— Ну? — Семен Ребров осмотрел присутствующих. — Кто, черти, в люк полезет?

Хасан лег на брюхо, намекая, что это будет не он. Филя крякнул и расстегнул набухший от влаги полушубок. Но я уже собрался. Я уже решил, что настал мой черед показать себя с худшей стороны. Худшей стороной человеческой натуры — или, скажем, одной из таковых — я заносчиво считал героизм. Герои всегда казались мне подозрительными: вокруг них гибло слишком много народу. Пока братья Ребровы обсуждали, пройдут ли плечи моего соперника в лаз, я уже скользнул на животе в зияющее под часовней, провонявшее горелой хвоей жерло. Проехав головой вперед метра четыре, я упал на битые кирпичи.

— Лови фонарь! — крикнули сверху.

Зажженный фонарь ударил мне по темени и погас. Я нащупал его в темноте, встряхнул, и тусклый луч, питаемый севшей батарейкой, побежал по углам склепа. Вместе с ним путешествовал ствол моей «вертикалки», тогда как указательный палец мой, слегка притопив спусковой крючок, застыл в напряжении. Когда я в последнюю почему-то очередь осветил пространство прямо перед собой, мне стало даже еще хуже, чем расстрелянному татарину. В ту секунду, по крайней мере, я готов был с ним поменяться. Потому что у ног моих, скорчившись в неестественной позе, лежал Никеша с перерезанным горлом.