Книга Головы моих возлюбленных, страница 39 – Ингрид Нолль

Йонас успел за это время подружиться со своим сыном и пытался извлечь из него слово «папа». А малыш упрямо твердил: «Мила, Мала, Бела, Кола». Оба они устроились в уголке сада, а меня оставили наедине с отцом. Наконец пришла Кора, увидела мою растерянность и уговорила отца заглянуть к ней в студию. Много прошло времени, прежде чем тот сумел подняться по лестнице.

Увидев незавершенное полотно, отец только покачал головой. «Giuditta décapita Oloferne», [14] – готическими буквами написала Кора внизу картины.

– А Олоферн совсем не так выглядит, – сказал отец. И мы все согласились, что он прав. Хотя таксист старался изо всех сил, выполняя роль натурщика, но в качестве страдающего злодея выглядел неубедительно.

– Я бы сделал это много лучше, – сказал отец и растянулся на кушетке. – Инфанта, а ну-ка возьми меч, – приказал он мне.

Я нерешительно взяла в руки оружие. Что он еще сказал? Кора внимательно следила за нами.

– Теперь можешь ударить, – продолжал он, – и тогда ты одним взмахом от меня избавишься.

Я опустила меч и внимательно поглядела на него.

– Теперь уже не имеет смысла, – ответила я и вышла из студии.

Кора сделала множество набросков с моего отца. Он хоть и выглядел как умирающий, в остальном же не имел ничего общего с моим представлением об Олоферне, и прежде всего у него не было густой бороды.

Спустя три часа Йонас снова доставил отца в больницу. Эмилия стряпала. Мы с Корой сидели в саду и курили. Пиппо грыз валявшийся в траве ботинок Фридриха.

У меня было такое поганое настроение, что я даже и не пробовала с этим бороться. Кора взяла Белу на руки и запела: «Пора повеситься, Мари, я завтра поутру сама тебя повешу!»

– Как ты можешь петь ребенку такую гадость?

– Господи, какая ты сегодня чувствительная! Да он, кроме «Бела», ни слова не понимает.

– Прикажете веселиться? Отец пожелал, чтобы я зарубила его своим мечом, Фридрих слинял вчера вечером, чтобы не нарушать семейное счастье, а Йонас лез вон из кожи, чтобы увезти в свое царство меня и Белу. Причем я вполне понимала ход его мыслей. Если бы все выглядело наоборот, если бы Белу в Шварцвальде воспитывали бабушка и прабабушка, то и я жила бы одной-единственной мыслью: похитить сына.

Кора задумалась.

– Это все уладится само собой. Твоему отцу осталось совсем немного жить, Йонас не способен на похищение, для этого он слишком милый и скучный. Пройдет три дня, и он снова уедет пахать немецкую землю, а там, глядишь, и Фридрих вернется.

Я успокоилась, взяла на руки Пиппо и отняла у него изгрызенный ботинок. Когда пришел Йонас, мы сели за стол. Эмилия напряженно вслушивалась в наши разговоры на немецком языке. Зазвонил телефон, и в порядке исключения она побежала снимать трубку.

– Майя! – вскричала она. – Твой отец умер! Спустя час после его визита к нам он скончался от повторного кровотечения.

Через какое-то время позвонил и Фридрих. Говорить с ним взялась Кора. Он позвонил, только чтобы нас успокоить. Он заночевал в отеле.

– А мы и не думали, что ты бросился под поезд, – холодно отвечала Кора, – но только что умер Майин отец.

Фридрих был потрясен. Вообще-то говоря, он всего лишь хотел узнать, надолго ли задержится Йонас во Флоренции. Теперь же он обещал приехать завтра же утром и помочь по мере сил.

– А знаешь что? – сказала Кора. – Звонок Фридриха навел меня на одну мысль. После этих ужасных волнений ты заслужила хоть немножко покоя и радости, а тут снова стресс из-за двух мужчин. Завтра с утра мы пораньше поедем к морю, мы с тобой, и еще Бела с Эмилией. Пусть мужики возьмут на себя похоронные хлопоты, а мы просто сбежим.

О нашем замысле мы не обмолвились Йонасу ни единым словом, зато посвятили в него Эмилию. Она начала укладывать вещи и, судя по всему, радовалась сверх всякой меры предстоящему бегству. На другое утро мы отправили Йонаса за хлебом, а сами тем временем доверху загрузили нашу машину.

– Пора бы купить другую, – вдруг сказала Кора, – для семейных выездов «кадиллак» не годится.

Фридриху и Йонасу Кора оставила записку:

«Майя в ужасном состоянии, ей нужно отдохнуть, хотя бы несколько дней. Займитесь похоронами».

Когда, запыхавшись, мы с громким смехом выезжали со двора, вдали показался Йонас. Мы свернули в боковой проулок и успели скрыться, прежде чем он нас заметил.

Это небольшое путешествие, которое в конечном итоге заняло две недели, отлично вознаградило меня за все пережитые неприятности. Мы сняли две комнаты в маленьком отеле, и дни потекли так весело и беззаботно, словно нам снова было шестнадцать. Погода стояла теплая и солнечная, даже купаться удавалось, но толпы туристов уже покинули эти края, и пляж теперь принадлежал только нам. Эмилия блаженствовала. С Белой и Пиппо она босиком бегала по песку и собирала ракушки.

– Мы это заслужили, – говорила Кора, – ведь надо же иметь какое-то удовольствие от не без труда полученного состояния.

Из этого следовало, что и я благодаря моей деятельной поддержке тоже имела некое право на это состояние.

Порой совесть давала о себе знать в моих снах. Вообще-то следовало проводить отца к месту последнего упокоения, но что, спрашивается, он бы с этого имел? Фридрих относился к подобным обязанностям со всей серьезностью, вот пусть и занимается этим. Интересно, станут мужчины нас искать или нет? Я думала, что Йонас в превеликой досаде уехал домой, но и представить не могла, что дело обстоит гораздо хуже.

Как-то после полудня мы начали на пляже не торопясь собирать свое барахло, потому что уже стало холодать. Эмилия, оделяя Пиппо и Белу печеньем, сказала:

– Ты, Кора, у нас вдова, Майя только что потеряла отца, но ни одной из вас и в голову не приходит носить траур. Лично я ношу траур с тех пор, как умер Альберто. Это, по-вашему, правильно?

Мы в один голос ответили: «Конечно, нет» – и продолжали пожирать свои бутерброды.

Эмилия не без зависти окинула взглядом наши белые джинсы и пестрые полосатые пуловеры:

– Такое я вряд ли могла бы носить, живот великоват, но, скажем, просто летнее платье…

Кора рассмеялась:

– Эмилия, как ты у нас расхрабрилась-то!

И мы всем скопом пошли в бутик, где можно было приобрести на распродаже остатки летних товаров. Мы предоставили Эмилии возможность перемерить все, что подходило ей по размеру. Она вообще-то была не толстая, а коренастая и коротконогая. Брюки ей не шли совершенно. Под конец она предстала перед нами в розовом девичьем платьице и при этом прелестно выглядела. Смуглая кожа, черная коса и густые темные брови смотрелись в подобной розовой фантазии хоть и немодно, но очень романтично.

– Ты напоминаешь мне художницу Фриду Калло, – сказала Кора, и Эмилия почувствовала себя польщенной, хоть, конечно, понятия не имела, с кем ее сравнивают.