Книга Дочь Клеопатры, страница 6 – Мишель Моран

— Он убьет нас, — шепнула я. — Мы никогда не выйдем на свободу.

Раздался стук в дверь, и мама застыла на месте. Потом пересекла комнату, чтобы отворить дверь. На пороге возникли трое мужчин.

— Что? Где он? — воскликнула царица.

Александр, спустившись с ложа, показал пальцем на человека, стоявшего между Юбой и Агриппой:

— Вот он!

Мать отступила на шаг. Светловолосый сероглазый мужчина был в самой обычной toga virilis. В сандалиях на очень толстой подошве он казался чуть выше ростом, однако даже это не придавало ему ни малейшего сходства с нашим отцом. Щуплый, худой, невзрачный, как одна из бесчисленных белых ракушек на берегу. Но кто еще посмел бы надеть кольцо с печаткой Юлия Цезаря?

— Так ты и есть Октавиан? — заговорила царица по-гречески, на языке деловой переписки Египта.

— Ты что же, не знаешь латыни? — вмешался Юба.

— Конечно, пожалуйста, — улыбнулась мама. — Если ему так будет угодно.

Я-то прекрасно поняла, что у нее на уме. Александрия владела величайшей библиотекой в мире, и вот это сокровище перешло в руки человека, который даже не изъясняется по-гречески.

— Так ты и есть Октавиан? — повторила она на латыни.

Низкорослый мужчина выступил вперед.

— Да, это я. А ты, должно быть, царица Клеопатра?

— Тебе лучше знать, — ответила мама, присаживаясь. — Я все еще царица?

Юба улыбнулся, но его властелин только сжал губы.

— Пока — да. Можно мне сесть?

Мать указала на длинную синюю кушетку, откуда немедленно встали Хармион с Ирадой и перебрались к нам на кровать. Октавиан даже взглядом не повел в их сторону. Он пристально смотрел на царицу — так, словно в любое мгновение она могла отрастить себе крылья и улететь. Итак, самозваный Цезарь уселся, а его спутники продолжали стоять.

— Говорят, будто бы ты пыталась совратить моего полководца?

Мама пронзила Агриппу злобным взглядом, однако возражать не стала.

— Можешь не удивляться. Было время, когда твои чары обворожили моего дядю. И Марка Антония. Агриппа — человек из другого теста.

Все в комнате посмотрели на него, и суровый муж, облеченный царственной властью, не выдержав, потупился.

— На свете не сыщется более скромного и верного человека, чем он, — продолжал Октавиан. — Агриппа на предательство не способен. И Юба тоже. Полагаю, тебе известно: его отец был царем Нумидии. Потом, проиграв битву Юлию Цезарю, он отдал своего младшего сына Риму, а сам покончил с жизнью.

Мать выпрямилась.

— Это твой способ сказать мне, что я потеряю престол?

Октавиан промолчал.

— А как же Цезарион?

— Боюсь, твой сын тоже не сможет занять место на троне.

Мама слегка побледнела.

— Почему?

— Потому что Цезарион убит. И Антилл тоже.

Царица впилась пальцами в подлокотники кресла, а я зажала рот ладонью.

— Впрочем, — прибавил Октавиан, — я позволю похоронить их рядом с Марком Антонием внутри вашего мавзолея.

— Цезарион! — закричала мама, и победитель отвел глаза. — Только не он, нет!

Ее гордость. Ее любимец. В голосе матери слышались неизбывная мука, и ужас, и боль предательства. Вот когда я отчетливо поняла: evocatio все-таки принес плоды. Боги оставили нас, обратившись к Риму. Спрятав лицо в ладони, я зарыдала, а наша мама от горя стала рвать на себе одежду.

— Угомоните ее! — угрожающе рявкнул Октавиан.

Агриппа протянул руки. Царица исступленно замотала головой.

— Это же был твой брат! — выкрикнула она. — Потомок Юлия Цезаря. Понимаешь, что ты наделал? Прикончил брата!

— А ты — сестру, — напомнил Октавиан. И даже не шелохнулся, когда мама в ярости вскочила на ноги. — Через три дня вы с детьми отплываете вместе со мною в Рим, где примете участие в триумфальном шествии.

— Я не позволю выставлять себя напоказ перед римлянами!

Переглянувшись с Юбой, Октавиан поднялся.

— Куда ты направился? — воскликнула мать.

— В усыпальницу Александра Македонского, величайшего в мире завоевателя, — бросил Октавиан у самой двери. — А потом — в гимнасий: пора обратиться к своему народу. — Его стальные глаза вдруг задержались на мне. — Может быть, дети пойдут со мной?

Я бросилась к матери и, пав на колени, припала к любимым ногам.

— Не отсылай нас с ним, пожалуйста, мама, не надо!

Ее колотила дрожь. Царица даже не опустила глаз: она смотрела только на Октавиана. Казалось, они безмолвно сказали что-то друг другу, и мама кивнула:

— Да. Забирай детей.

— Нет, не пойду! — разрыдалась я.

— Давай, — потянулся ко мне Юба.

Я вырвала руку и закричала:

— Не заставляй нас уходить! Прошу тебя!

Птолемей заплакал, и Александр присоединился к моим горячим мольбам.

Царица всплеснула руками:

— Прочь! Ирада, Хармион, уведите их отсюда!

Я не понимала, что происходит. Хармион подтолкнула нас к двери, где мать обняла Александра, после чего притронулась к моему жемчужному ожерелью, нежно погладила волосы, руки, щеки.

— Мама! — не унималась я.

— Ш-ш-ш.

Она приложила палец к моим губам, а затем посадила Птолемея к себе на колени, чтобы зарыться лицом в его мягкие кудри.

Октавиан терпеливо ждал, и мне это показалось странным.

— Слушайте все, что скажет вам Цезарь, — произнесла мама. — Делайте все, что вам скажут, ты понимаешь, Селена? Александр, будь осторожен. И позаботься о них.

С этими словами царица поднялась, и прежде, чем на ее лице отразились какие-либо чувства, Хармион захлопнула дверь, оставив нас наедине с врагами.

— Держитесь рядом и молчите, — предупредил Агриппа. — Сначала идем в усыпальницу Александра, потом — в гимнасий.

Мы с братьями шли, взявшись за руки, и с трудом узнавали собственный дворец. Римляне кишели повсюду, выискивая сокровища для казны Октавиана. Резные кедровые кресла, некогда украшавшие главные залы, бесследно пропали. На наших глазах исчезало все, имевшее хоть какую-то ценность: крытые шелком кушетки, подушки, вазы черного дерева на длинных серебряных треногах.

— Откуда он может знать, — шепотом обратилась я к Александру по-гречески, — что солдаты не разворовывают вещи для себя?

— Они не настолько глупы, — ответил Юба на безупречном греческом языке.

Брат предостерегающе посмотрел на меня.

Тут Октавиану впервые пришло на ум заметить нас.