Книга Разделить на сто, страница 17 – Роман Лейбов

— Я никуда не девал.

— Он не девал! Слышишь, Португалыч, он не девал. — Марат Маратович горько рассмеялся. — И лягушку не девал?

— И лягушку не девал тоже, — подумав, ответил Стасик. Впрочем, тут он понял, что выразился недостаточно определённо, и уточнил, — И не видел вообще я вашу лягушку и никаких кузнечиков.

— И медведку ты не видел? Ты ящика моего не видел вообще, да? А я вот участкового позову, Равиля Нурудиныча, ты ему в детской комнате всё расскажешь. И как медведку не видел, и как лягушку не трогал, и про кузнечиков, и про ящик. Лучше отдай по-доброму. Сом ждать не станет. А будешь ерепениться, так и сам уши оборву, не хуже участкового.

На этот раз Стасик, всерьёз озаботившийся судьбой своих ушей и читавший в одной книге, что с сумасшедшими ни в коем случае нельзя спорить, но, напротив, следует во всём с ними соглашаться, быть очень вежливым и проявлять интерес к их словам, ответил Голландскому так:

— Это я понимаю. Вы правы, дедушка. Кузнечики — золото, и лягушка тоже. И медведка. Действительно, сом, дедушка, не станет ждать.

И сделал два шага в сторону, подальше от опасного старика.

Но Марат Маратович разгадал манёвр похитителя, проворно вскочил со скамейки и преградил Левченко путь к отступлению:

— Он понимает! — вскричал бывший бухгалтер, как знаменитый артист брюквинского театра Макаренко в роли короля Лира, вновь обращаясь к другу, который тем временем совсем стушевался и не участвовал больше в объяснениях. — Ты слышишь, Португальский: он понимает! Он всё понимает, но он ворует чужую наживку и к тому же хочет сбежать с места преступления! Какой я тебе дедушка, зверь?! Гитлер тебе дедушка! Уши! Дайте мне его уши! — воскликнул пенсионер, подвывая, совершенно как Макаренко в пятом акте знаменитой трагедии Вильяма Шекспира, и даже протянул перед собой руки, изображая готовность немедленно оборвать Стасику Левченко его довольно оттопыренные и красные уши.

В душе, конечно, Голландский понимал, что и пальцем не тронет пионера, но гнев, переполнявший его, требовал выхода, и он совершенно вошёл в роль, перепугав до чрезвычайности и Таню Петрушкину, и Португальского, не знавшего до сих пор за своим другом таких страстей.

Неизвестно, чем бы закончилась эта сцена, но в действие вмешалась сама природа.

Возможно, для усиления сходства с шекспировской пьесой с Запада подтянулась эта огромная, чёрная по бокам и лиловая с исподу грозовая туча, не замеченная вовремя нашими героями в пылу словесных баталий, а может быть, это было просто действие какого-то шального августовского антициклона, заранее предсказанное синоптиками в «Брюквинской правде».

Но вдруг стемнело, как вечером, и грянул гром, и засверкали молнии, и захлопали форточки и неприкрытые окна, и сорвало порывом ветра пелёнку с балкона квартиры 36, и тут же заколошматил по ещё сухому и пыльному тротуару страшный, почти тропический ливень с градом.

Первым, накрыв голову размокающей на глазах газетой, во второй подъезд влетел Максим Максимович. За ним следом, немного помахав ещё руками, устремился и арбатовский пенсионер, на ходу разевая рот в тёмных потоках воды и в сиреневых всполохах молний, отчего тут же приобрёл Марат Маратович чрезвычайное сходство с брюквинским сомом.

Таня и Стасик, поколебавшись и обменявшись жестами (слов не было слышно в сплошной грозовой канонаде), ринулись в первый подъезд, где немедленно взлетели на шестой этаж.

— Смотри, — сказала Таня, — выглянув в очередной раз на улицу из окна на лестничной клетке, чтобы удостовериться в том, что престарелый друг лягушки и покровитель кузнечиков не гонится за Стасиком, — это же Семёнова с Красицким возвращаются!

«На волосок от гибели». Ему всегда казалось смешным это выражение. Какой волосок? Однажды он, сражаясь против четверых, не смог отбиться, упал, был смят противниками, растерзанный и полуживой вернулся домой, месяц зализывал раны — и всё-таки не думал о гибели.

Сегодня всё было по-другому, по-настоящему. Тот самый волосок, над которым он всегда смеялся, наглядно представился ему, и на этом волоске висела жизнь. Его единственная жизнь.

Шпион расслабился. Нервная дрожь прошла. Наступило спокойствие. Тянуло влажной прохладой. Дождь, стуча по крыше укрытия, успокаивал, навевал сон.

Но сейчас не время спать. Время подводить итоги и думать. Сегодня он спасся, но больше такого везения не будет. Инстинкт подсказывал ему: в это опасное место ходить не следует.

Долг требовал идти. В следующий раз он прислушается к инстинкту. Он горько усмехнулся, вспомнив слова Хозяина: «Семь раз отмерь и ничего не режь».

Одно хорошо в таком ливне — он лучше любой прачечной. Только что вся одежда была в глине, а теперь и следа нет. Или, по крайней мере, её не видно, пока одежда мокрая. А потом можно будет сразу замочить, и взрослые ничего не заметят.

Юра и Наташа вымыты, накормлены и переодеты в сухое, на Наташе смешно сидит халат Юриной мамы, висят рукава, как у бояр из учебника по истории, а ещё она похожа на привидение из книжки про Карлсона.

И Юру, и Наташу слегка знобит: то ли простыли под дождём, то ли замёрзли в Бабаевых пещерах. В окно стучит дождь, постепенно утихая, туча, как пухлая бандероль, отправляется потихоньку дальше на восток, на западе уже видно чистое небо.

Сидя в Юриной комнате, Стасик и Таня слушают, а Наташа и Юра, перебивая друг друга, рассказывают:

— …И мы тогда решили самостоятельно искать выход…

— …А он там где-то в темноте, этот лилипут, ну мы и побежали…

— …Я говорю: Семёнова, надо всё время сворачивать направо, так мы рано или поздно выберемся…

— …То есть мы побежали, потом упали, пошли медленно и сразу заблудились…

— …Ну и давай потихоньку, рукой справа стену ощупываем и сворачиваем…

— …А несколько раз, когда показалось, что в широкий ход вышли, налево повернули…

— …Тут я говорю: надо экономить сушки, а то мы тут можем несколько дней проходить, пока не выберемся или не задохнёмся…

— …А я говорю, давай быстрее выбираться, пока не задохнулись ещё совсем, но мы всё ходили, ходили… и пришли в какую-то комнату, думали, это зал, но потом пощупали — нет…

— …Поменьше размером, и внутри какие-то деревянные сундуки или там ящики вдоль стен, я коленку разбил о них…

— …А там летучие мыши вокруг летают туда-сюда; и мы опять побежали туда-сюда, и тут я говорю: чувствуешь, Юр, как будто сквозняк какой-то туда-сюда…

— …И пошли, откуда дует, сворачивали несколько раз….

— …Тут я вижу — свет; как я завизжала…