Онлайн книга «Скажи миру – «нет!»»
|
– Давайте и правда споем, – предложил Сергей, – пока косулька жарится. Чтоб заглушить животы. Вокруг засмеялись. У нас петь любили не меньше и не больше, чем в любой туристской компании (другое дело, что у нас, в отличие от большинства таковых, имелся свой поэт – Игорек Басаргин). Вообще это здорово – собравшись вечером у огня рядом с друзьями, ощутить себя действительно единой компанией, где один за всех и все за одного. А лучшего средства, чем песня, для этого нет. Не придумали пока… Солнце садится за лес на востоке. Небо розовое, как неоновая лампочка. Вокруг холма – уже ночь с ее странными звуками и осторожной жизнью, не всегда понятной и временами страшноватой. Но огонь горит, топлива запасено на всю ночь и больше, лица друзей вокруг, вкусные запахи расползаются, утверждая, что и здесь человек – хозяин. А еще это странное чувство, которое не передашь словами. Нет, не любовь, а… что-то такое ко всем, кто рядом, из-за чего они становятся самыми близкими в мире. Даже если не вспоминать, что в этом мире у тебя и правда нет никого ближе… …Интересно, а те, чья могила – там, у подножия, в сгустившейся темноте, – у них тоже были такие вечера?.. …Как отблеск от заката, костер меж сосен пляшет. Ты что грустишь, бродяга? А ну-ка, улыбнись! И кто-то очень близкий тебе тихонько скажет: «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!» [6] Допели… Помолчали… Ленка Черникова со смехом спросила Игоря: – Басс, ты «Зверя Кикизела» ведь дописал? Окончание прочитай, а? Все оживились, посыпались просьбы. Игорь не стал ломаться – взмахом руки установил тишину, сделал серьезное лицо… …Сучья жареные трещали, И стонали голодные дети: «Ах, как хочется есть, Ванюша!» «Хлеба нет ни куска, Надюша!» Тут подходит к ним Зверь Кикизел. Говорит он им: «Здравствуйте, дети! Что в лесу этом вы потеряли, Среди нечисти дикой и злобной?» «Здравствуй-здравствуй, товарищ Мясо!!!» — Закричали голодные дети — И набросились, и сожрали, Только-только чуть-чуть обжарив… …Вот идут тропинкой волки да лисы. Несут бабке обгорелые кости. Вот идут и дорогой рыдают: «Ой зачем ты гулял по лесу, Кикизел?! Аль не знал, кого в чаще ты встретишь?! Пионерия – наша сила! Пионерия – наша слава! Пионерия – наши дети! Наши лучшие дети на свете!» – Программа «Взгляд», – оценил Вадим, когда все просмеялись, после чего на редкость гнусным голосом проревел первые строчки из наутилусовской «Хлоп– хлоп» – раньше, чем Наташка Крючкова заткнула ему рот. Наташка Мигачева попросила, тыча в косулю коротким ножом: – Олег, может, ты чего-нибудь прочитаешь? Нельзя сказать, чтоб у нас собрались такие уж любители стихов. Но как я читаю, слушать любили – если исключить тот случай, когда я на спор с только-только появившимся у нас Андрюшкой Альхимовичем читал стихи два с половиной часа без перерыва и остановился только после коллективных настойчивых просьб и угроз применить ко мне физическую силу. На этот раз все одобрительно промолчали. Я поднялся, ощущая некоторое подергиванье внутри, как всегда, когда мне надо было читать стихи, – и, еще не поднявшись до конца, уже решил, что буду читать «Молитву» Булата Окуджавы. Пока Земля еще вертится, Пока еще ярок свет, Господи, дай же каждому, Чего у него нет: Умному дай голову, Трусливому дай коня, Дай счастливому денег… И не забудь про меня. Пока Земля еще вертится — Господи, твоя власть! — Дай рвущемуся к власти Навластвоваться всласть. Дай передышку щедрому Хоть до исхода дня. Каину дай раскаянье… И не забудь про меня. Я знаю, ты все умеешь, Я верую в мудрость твою, Как верит солдат убитый, Что он проживает в раю, Как верит каждое ухо Тихим речам твоим, Как веруем и мы сами, Не ведая, что творим! Господи, мой Боже, Зеленоглазый мой! Пока Земля еще вертится И это ей странно самой, Пока ей еще хватает Времени и огня, Дай же ты всем понемногу… И не забудь про меня. * * * Странно, но я проснулся минут за пять до того, как мне надо было заступать на дежурство. Но костер горел еле-еле, возле него базарили, посмеиваясь, Колька и Арнис. Колька читал литовцу разную похабень, которую при девчонках в нашей компании толкать было не принято – до меня донеслось: «У Адама шишка – во, а е…ть-то некого…» Я усмехнулся и удобней устроился под одеялом. Я выспался. Хотелось отлить, но, раз уж сейчас вставать, то полежу. Арнис захихикал, потом спросил: «Сколькоо врэммени?» – и отправился будить нас с Сергеем и Олегом Фирсовым. Я решил не доставлять ему удовольствия отвесить мне пинка по ребрам и сел за секунду до того, как он занес ногу. – Доброе утро, – кивнул я, хотя было два ночи. – Вы еще посторожите, а я пойду по делам. Все по той же укоренившейся уже туристской привычке мы отрыли яму для туалета – за кустами ниже по склону, где можно было чувствовать себя в относительном уединении. Кто-то уже разместил на развилке дуба «указатель» – палку, концы которой с вырезанными буквами указывали на две стороны ровика: Посмеиваясь, я начал делать свои дела – и… А это что?! Мне в какую-то секунду показалось, что уже рассветает, – в принципе, в начале июля это можно различить уже в два ночи. Но, во-первых, для рассвета это зарево было слишком уж ярким и локальным. Во-вторых, как ни крути, а рассветов на юго-востоке не бывает. Я так обалдел, что продолжал стоять, когда, зевая, подошел Фирсов и пристроился рядом. (Я, если честно, терпеть не могу делать свои дела при ком-то еще, даже при мальчишках.) – Ты чего, окаменел? – Он толкнул меня плечом и снова зевнул. – Смотри. – Я щелкнул резинкой штанов. Олег еще не вполне проснулся, поэтому тупо уставился мне между ног, и я дал ему подзатыльник: – Да вон туда! Надо сказать, в проснувшемся виде Фирс кое-какие вещи соображал быстрее моего. – Пожар, – сообщил он. – Лес горит? – Мы поменялись ролями, теперь я плохо понимал, что к чему. – Да какой лес… – озабоченно сказал Олег. – Настоящий пожар. Дом горит… или еще что-то… но построенное что-то… |