Онлайн книга «Никто, кроме нас!»
|
На стеклах, седых от пыли, пиши имена, Выкуривай за ночь пачку и жди эпилога. Семь женщин тебя любили, осталась одна, Она бесконечно просто зовется – Дорога. А ей – то леса, то степи, то черный остов Заброшенного вокзала да годы иные. Одни оставляли пепел сожженных мостов, А ты за собой оставил мосты разводные. А после ты будешь плакать слезами вовнутрь О том, что другой дорогой полжизни протопал. Душа твоя, как собака, попросится в путь По ржавым осенним листьям к утиным протокам… Вздохнул кто-то… Мне тоже взгрустнулось, я подумал, что уже два дня не видел маму – ну что стоит дойти?! Тимка пел: Уставшие от скитаний вагоны скользнут С оборванных рельсов в небо и грянутся оземь… Семь странных твоих свиданий, семь верных разлук Проводят тебя глазами в последнюю осень [9] . – Ладно, хватит, – Колька Радько поднялся, одергивая «афганку». – Потом попоем, а сейчас… Короче, господа казаки и прочие… В общем, вот что, пацаны. На фронтах плохо, сводку вы читали сегодня. Но держимся. Они на части Россию порубили – а мы держимся, не сдаемся. Вон как – за Уралом стоят, и Воронеж держится в блокаде, и Саратов, и туляки с брянцами, и от Петрозаводска их поперли пинком под зад. И хохлы воюют, и Крым бьется, и бульбаши сражаются, и греки с югами в горы ушли и бьют этих как могут… В общем, бьемся. Бьются, – поправился он. – А мы сидим и заборы чиним… – Кто-то зафыркал. – А чего ждать? Пока с юга к нам гости придут, попользуются нашими мамками и сестрами, а нам концы обкромсают и в Эмираты продадут? У них не заржавеет. Вон, абхазы с осетинами отступали вчера по дороге, такое рассказывали – да вы и сами слышали… Слышали. Слышали. Слышали такое, что не верилось. Бомбежки, жечь города – это было как-то… ну, я не знаю. Страшно, жутко… но понятно. Враг при этом все равно оставался человеком. Жестоким, безжалостным – но человеком. А вот эти рассказы… Я не мог поверить, что так бывает. Что могут насадить животом на кол маленького ребенка и возле него, умирающего, насиловать его мать. Что могут разрывать людей джипами. Закапывать по горло в землю на солнцепеке и на голову надевать металлическое ведро. Снимать кожу и посыпать солью живого еще человека. Что могут кастрировать схваченных мужчин и мальчишек, а потом на их глазах рубить руки, ноги и головы изнасилованным женщинам и девчонкам. Что могут молиться – и опять убивать. Это не укладывалось ни в какие рамки никакой войны. Это было страшнее разбомбленного Ставрополя. А самым жутким было то, что я ощущал – где-то внутри: это все правда. – А кроме турок там и чеченцы есть, и ингуши, и много кто – из тех тейпов, где у нас кровники, – говорил Колька. – Терцы вон, – он кивнул в сторону братьев Дорошей, братьев Тезиевых, Сашки Тасоева, – знают, что это такое есть… Чего нам ждать? Мы готовы. Тренировались? Тренировались. И летать, и стрелять, и бомбить. Разрешат нам воевать? Не разрешат, беречь будут. Для взрослых, может, и правильно это. Может, они вообще правы. Я не буду судить. Не знаю я. Я не президент, не атаман, я пацан, как вы. Мы вместе в школе учились. Сады вместе обтрясали. В комп рубились. Купались, дрались… Кое с кем уже и девчонок вместе щупали… а кое-кто и не щупал уже… Короче – в мирные дни жили вместе. А теперь воевать будем вместе. Кто жив будет – победит. Кто умрет – тех Бог приберет. – Ты бы так сочинения писал, как говоришь, – с ласковой насмешкой сказал Андрюшка Ищенко. – Может, и про нас сочинения будут писать, – задумчиво заметил Макс Дижонов. – Славы хочешь? – усмехнулся Колька. – Хочу, – Макс встал, тряхнул темно-русым чубом. В свете керосиновых ламп блеснула форсистая «заклепка» в ухе. – Честно скажу, пацаны, – хочу славы. Хочу, чтобы меня все знали, враги боялись, свои восхищались. А что? – Ничего, – Колька, дотянувшись, хлопнул его по плечу. – Кто б чего не хотел – а воевать будем вместе… – он толчком развернул на ящиках большой лист бумаги, – вот и наша роспись. Подходите все сюда, глядите. Мальчишки столпились над бумагой. ОТДЕЛЬНАЯ МОТОПЛАНЕРНАЯ СОТНЯ ВСЕКУБАНСКОГО КАЗАЧЬЕГО ВОЙСКА(«КРЫЛАТАЯ СОТНЯ»)     – Примерно так, – Колька вздохнул. – Вылеты будут по ночам. А днем на работе будем прикрывать друг друга, чтобы высыпаться. Иначе ножки протянем. – Ну а первый вылет когда будет? – спросил Тошка. Все умолкли. Могу поклясться, что стало не по себе не только мне одному. – Завтра, – тихо ответил Колька. Вокруг прошло легкое движение. – Два экипажа. Думаю, никто не будет возражать, если я и Игорь, – он хлопнул по плечу Коломищева-старшего, – будем первым экипажем. Хотя бы по праву командира. А второй разыграем. – Сейчас, – сказал Колька. «Не надо», – хотел сказать я. Но не сказал. Было тихо. Мой пилот – младший из братьев Барбашовых, отца которых убили недавно, тринадцатилетний Витька, стоял рядом со мной с неподвижным лицом. В этой тишине и неподвижности Колька стал готовить жребии – бумажки с номерами аппаратов, кидая их в свою кубанку. – Кто достанет? – сказал он каким-то не своим голосом. – Давай ты, Игорь, – он протянул кубанку своему бомбардиру. Коломищев не стал тянуть. Он сунул туда руку и тут же достал бумажку. – Пятерка, – сказал он. – «Саш’хо» [10] , – выдохнул Володька Тезиев, кладя руку на плечо своему бомбардиру Сашке. – Это неправильно, сотник, – вдруг сказал Андрюшка Колпин. – Летишь и ты и Сашка. Если что – как ваша семья? – Есть еще Ирка. И Дениска, – сказал Колька. И посмотрел на Сашку, который сильно побледнел, но улыбался – по-настоящему, искренне. – Ну что, брат? – Летим, брат, – сказал Сашка. – А какие цели? – спросил Володька. – Вот и цели, – Колька достал из-за голенища сапога карту. – Но это чуть потом, обсудим, когда остальные разойдутся… А пока… – он подмигнул Борьке Ищенко. – Подарок. Не сказать, что от войска, но около того… |