Книга Дело об императорском пингвине, страница 9 – Андрей Константинов

Все эти мысли пронеслись у меня в голове за какие-то доли секунды: хлесткая и, надо признать, весьма тяжелая пощечина вернула меня с небес на землю, заставив окончательно поверить в то, что передо мной стоял не призрак, а действительно сама Татьяна.

— Какая же ты все-таки сволочь, Шах! — такими были первые слова, произнесенные когда-то любимой мною женщиной.

И в этот же момент раздался звон разбитого стекла. Для звука разбившихся сердец это было бы слишком уж громко и не правдоподобно. Все оказалось гораздо проще — это Агеева от неожиданности выпустила из рук портрет шефа. Боковым зрением я увидел, как на нас с Татьяной вытаращились совершенно обалдевшие Завгородняя с Горностаевой, а испуганный Григорий инстинктивно шарахнулся в сторону, укрывшись за стеллажом.

— Какая же ты все-таки сволочь, Шах! — упорно повторила Татьяна, пытаясь испепелить меня своими, от ярости ставшими еще больше, глазищами.

Как ни странно, но первой среди нас от шока оправилась опять-таки Агеева.

— Девочки, пойдемте, — пролепетала она и чуть ли не силой вытащила за дверь Светку с Валентиной.

Следом за ними прошмыгнул Гриша.

Дверь закрылась, и мы с Таней остались одни.

— Танюша, что случилось?

— Не смей называть меня Танюшей, мерзавец. И не надо делать такие невинные глаза. У тебя это плохо получается.

— Да ты можешь наконец сказать, что произошло?

— Ах, мы все еще продолжаем играть в невинность. Маленький невинный ягненочек Витя — как трогательно. Хорошо, я скажу тебе, что произошло. — Татьяна нервно рванула с плеча свою сумочку и дрожащими пальцами начала теребить заклинившую «молнию». — Я принесла тебе твои деньги, иуда!

Я почувствовал, что сейчас может произойти нечто ужасное, а я буду не в силах этому помешать, поскольку совершенно не врубаюсь в происходящее. Между тем Татьяне удалось открыть сумочку, из которой

она достала пачку долларов.

— Сколько ты запросил? Тысячу?

Ну что ж, это не так уж много. Но ведь ты у нас всегда был скромным мальчиком, да, Витя? Или ты все-таки предварительно заглянул в «Плейбой»? Неужели они пожадничали?

Странно — я ведь теперь хоть и маленькая, но все-таки звезда…

— Танюша… Все-все, извини Таня!… Ты можешь мне все-таки спокойно объяснить…

— Объясняю, Витя, — перебила она меня. — Я принесла деньги, вот они, — и я с трудом увернулся от долларовой пачки, которая довольно метко была запущена ею в мое лицо. — Забирай. С доставкой на дом. А теперь… теперь верни мне мои фотографии.

Из всего этого я смог пока понять лишь одно — речь, похоже, шла о тех самых «поляроидных» снимках.

— Таня! Понимаешь… У меня сейчас нет этих фотографий. У меня их украли. Буквально два дня назад.

А может, три…

Секунду назад я сохранил свою лицо от прямого попадания в него пачки с валютой, но уже сейчас очередная увесистая пощечина без труда нашла свою цель.

— Не ври мне, Шах. Не ври. Я же вижу тебя насквозь. Ведь ты же умный, умный и хитрый. Но этот номер… Этот номер знали всего несколько человек. В том числе, и ты, Витя. Мерзавец!… Теперь я понимаю, что ты просто испугался. Вы оба испугались…

— О ком ты? — Похоже, в эту историю замешан еще и кто-то третий.

— Я говорю о твоем партнере, Витя. Кто он? Суда по акценту, кавказец? Грузин? Господи, я только сейчас догадалась! Ведь это был твой дружок? Это был твой Гвичия? И за сколько же он согласился поучаствовать в этом паскудстве? Десять? Двадцать? Сорок процентов?… Хотя нет, сорок ты бы, наверное, пожалел…

— Таня, успокойся. У тебя истерика. При чем здесь Зураб? Что ты несешь? — Ненавижу, я просто ненавижу ощущать себя идиотом.

Между тем Татьяна, казалось, меня уже не слышала:

— Ну конечно же. Я все поняла.

Вы просто оба испугались. Вы испугались, что я все расскажу Рустаму, — и тогда…

— Извини, а Рустам — он кто?

— Рустам — это мой муж. И не ври, что ты этого не знал. О, если бы я только рассказала все Рустаму. Его охрана разорвала бы вас на сотни маленьких кусочков… Но я пожалела тебя, Витя. Пожалела. Хотя такое ничтожество, как ты, не заслуживает даже самой унизительной жалости…

Короче, деньги ты получил. А сейчас — верни мне фотографии.

— Прости, Танюша. Но у меня действительно нет твоих фотографий, — устало произнес я.

— Какая же ты мразь, Шах! — Из ее глаз хлынули слезы. Она резко повернулась и почти бегом бросилась к двери. — Чтоб ты подавился этим деньгами! — такими были ее последние слова.

Татьяна распахнула дверь, которая открылась почему-то не сразу, явно наткнувшись на какое-то препятствие извне. Короткий узнаваемый женский вскрик свидетельствовал о том, что этим препятствием была Агеева, которая, вероятно, подслушивала наш разговор за дверью. (Что ж, Марина Борисовна всегда славилась своей тягой ко всему скандальному и необъяснимому. За что, похоже, и поплатилась.) Потом железная дверь с грохотом закрылась…

Некоторое время я оставался в комнате один, после чего в отдел ворвался чрезмерно возбужденный господин Скрипка.

— Шах! Что здесь происходит?

В умывальнике Агеевой прикладывают ко лбу холодный компресс, у вас здесь бьют стекла, хлопают дверьми, — завхоз огляделся по сторонам, — валяются доллары. Вы что здесь, окончательно с ума посходили? Ну что вы молчите? Да, — неожиданно вспомнил он, — между прочим, я еще вчера вечером ждал от тебя объяснительной об обстоятельствах утери пейджера…

Только сейчас я окончательно пришел в себя. Взглянув на беснующегося завхоза и прекрасно отдавая себе отчет в том, что подписываю себе смертный приговор, я, медленно и четко выговаривая каждое слово, произнес:

— Алексей Львович, а не пошел бы ты на хуй…

И не став дожидаться ответной реакции, подобрал доллары и быстрым шагом вышел из отдела. И вообще из конторы. Все там же, на лестнице, я снова столкнулся с Гришей и попросил у него сигарету.

— Ты же знаешь, Вить, у меня только «Беломор», — охраннику было ужасно неловко за то, что оказался свидетелем нашей с Татьяной встречи.

— Давай «Беломор»… Слушай, Гриш, я возьму у тебя всю эту пачку?

— Бери, конечно. У меня там еще есть.

— Спасибо, Гриш. — Я пожал ему руку и пошел вниз, задержавшись у самого выхода:

— Гриша! Если меня кто будет спрашивать — говори, что сегодня в Агентстве меня уже не будет. А может, и завтра тоже, хорошо?…

* * *

«Воздух, мне нужен воздух», — колотились во мне строчки из некогда любимой кинчевской «Алисы». Как былинный витязь на распутье, я стоял, затягиваясь Гришиным «Беломором», и прикидывал, куда мне теперь идти. Налево — в сторону Невского, или направо — на Фонтанку.