Онлайн книга «Тульский - Токарев. Часть №1»
|
— Генералом?! — дошло наконец и до Андрея Дмитриевича, моментально осерчавшего. — Ты, эта, помочь, винти на территорию, там раздуга-дуга. Выпили еще, успокаиваясь. Токарев-старший закинул руки за голову, блаженно прищурился в потолок, будто вспоминал что-то очень приятное: — Нет, даже жаль, что Варшава в лагерях. Куражу стало не хватать… И угорел ведь по-человечьи… Помнишь, как он мне тогда в Гостином коленом промеж ног?.. Убил бы тогда… У тебя из куртки выпорхнул и у нас же упер ее через пару дней из отдела… Вот ведь… Черт — жулье вагонное! — Пап, да ты ведь им восхищаешься?! — подал голос из кресла затихший было Артем. Богуславский нашелся раньше Токарева и по-профессорски отрезал: — Своего героя надо любить, голубчик. Артем хмыкнул со всезнанием молодости: — Кто герой? Варшава-то? Андрей Дмитриевич покрутил головой: — Да не он герой… А жулик для сыщика должен быть героем, чукча! Не будешь его любить — как повадки узнаешь, как брать будешь, как доказывать — без нахаловки? Э-эх, что говорить… — Да ладно, — инстинктивно встал на защиту сына Василий Павлович. — Ему четырнадцать — тебе нет, дотумкает. — Дотумкает? Тогда переводи ему: ворвался законный вор в барак и семь сук топором зарубил! Давай! — Вас, блатных, не поймешь! — Артем соскочил с кресла, радуясь, что понемногу начинает говорить на этом странном и таком красивом языке избранных, что уже чувствует уместность и органичность фраз, их внутренний смысл. Артем вышел в коридор, неплотно прикрыл за собой дверь. Из комнаты доносились обрывки былинных разговоров: «…корки… барабан… яма… по низу…». Подслушав, было трудно понять, о чем спорят эти два красивых человека. На кухне его встретила старушка-соседка — Дарья Ивановна Панаева, про которую говорили, что она «еще из бывших». Как-то раз Артем заглянул к ней в гости в комнату, и пока Дарь-Ванна уходила на кухню ставить чайник — успел прочитать страничку в старой тетрадке, лежавшей открытой на столе. Артем почти ничего не понял, но с тех пор почему-то слегка побаивался старушку. Токарев-старший и Богуславский считали ее «сурьезным человеком». * * * Из записной книжки Панаевой. У русских точно по несколько жизней, раз они так легко ее отдают за царство нескольких сотен мерзавцев. Может, не у русских, но у советских? Все же у русских — куда денешь девятьсот пятый, оба семнадцатых. 14 декабря, 1941 год — я на год старше. Вокруг головы злющий нимб. 131 год назад на Сенатской ожиревшим от безделья не удалось разворовать империю. Вошла в мир, когда уже миллионы нравственно самых здоровых мужиков резали друг дружку во имя процветания кафешантанов в трех-четырех столицах. В двадцать лет только обрадовалась — полоумный Николаев попал-таки в плебейский затылок «нашего Мироныча»! А-а-а — не долго… У них не поухмыляешься! Кажется, навечно в Кокчетавской области, пгт. Кзылту. Доросла до учительницы младших классов. — Молоденькие казахи, почему надо обожать старого грузина? Дико. «КОКЧЕТАВПГТКЗЫЛТУ» — оно! Козлячье комиссарское арго. * * * — Господа офицеры гуляют? — светски поинтересовалась Дарья Ивановна. Артем молча кивнул, стесняясь, но совсем чуть-чуть. — Ну что же, — старушка поправила очки. — Тогда будем пить чай. Полагаю, что это надолго. Дарья Ивановна была человеком опытным, на жизнь смотрела трезво-философски и ошибалась редко. Не ошиблась она и в этот раз: «господа офицеры» еще раз сбегали, потом добили соседскую наливку, потом добрались до спиртовой заначки, которую не стали бодяжить водой. Ближе к ночи к ним за стол воткнулся еще один сосед — Пал Палыч, мудрый каторжанин, трудившийся последние восемь лет водителем трамвая, потерявший в свое время в тайге все зубы, но не жизненную энергию. Прозвище Пал Палыча — Рафинад — хорошо сочеталось со вставными железными зубами. Когда через некоторое время Пал Палыч побрел в туалет, то из одежды на нем были только застиранные «в ноль» синие треники и новенький капитанский китель Токарева. Два мента и бывший зэк долго еще что-то азартно бубнили друг другу, а закончилось все лирично-разудалым хоровым пением: «Па-а тундре, па-а железной дороге, где мчит курьерский „Ва-арр-ркута — Ленинград“!» К этому времени на кухню вышел еще один жилец коммуналки — начинающий профсоюзный работник товарищ Смоленков. Он возмущенно сопел, кривил губы, однако громко высказываться не решался — в прошлый раз уже высказался, ох и не под настроение попал… Дарья Ивановна, видя его переживания, попыталась успокоить вслух (скорее себя, чем соседское невысказанное возмущение): — Потерпи, партия и правительство, скоро уже угомонятся, по тексту определяю. К финалу Богуславский, выходя из туалета, вышиб дверь вместе с защелкой, сам понял, что перебор, тут же обнял старушку и начал подлизываться: — Елки-моталки, Дарья Ванна, не серчай, я с премиальных весь твой оконный укроп скуплю… А?.. — Позволю заметить Вашему Высокоблагородию, что Ваше Высокоблагородие несколько пьяны-с, — строго, по-учительски отрезала Панаева, но тут же, помягчав, добавила: — Завтра очухаетесь — гриб между окнами… Буденовцы… — Имперский сыск! Не! Похмеляется! — рявкнул, как на баррикаде, Богуславский и нагнулся над раковиной, завертев в обе стороны медный краник. Холодная вода полилась ему на голову, он фыркал, как тюлень, и головой расшвыривал брызги по всей кухне. Освежающая процедура родила очередные ассоциации, и Андрей Дмитриевич затянул, не вынимая голову из-под крепкой струи: — «Дождь нам капа-ал на рыла! И на дуло нага-ана!..» Смоленков не выдержал наконец, по-дуэлянтски шагнул вперед левой ногой, взгорбил грудную клетку и пискнул: — Товарищ Богуславский! Оправьтесь, вы же майор… Богуславский затих. Секунды на две — столько понадобилось, чтобы завернуть кран. — Перхоть штабная, — ласково сказал Андрей Дмитриевич и вдруг, растопырив жульмански пальцы и ссутулившись, попер на соседа: — «му-усора окружили — Руки в гору! — крича-ат…» Смоленков мгновенно забился в расщелину между шкафчиками, зачем-то схватив полотенце и инстинктивно им загораживаясь: — Дарья Ивановна, ну вы-то хоть скажите… ему! Панаева презрительно сморщила носик. Ее социально далекие глаза не выражали никакого сочувствия к репрессируемой партийно-хозяйственной номенклатуре. Травлю и глумление пресек вовремя появившийся Токарев-старший. Он ловко, будто и не пил вовсе, развернул друга лицом к коридору и потащил в комнату: — Неправильный подход к снаряду! Все. Исчезаем. Мадам Даша — па-ардонте-с… Богуславский не сопротивлялся, но по дороге в комнату начал горячим шепотом объяснять свое антиобщественное поведение: |