Книга Сонька Золотая Ручка. История любви и предательств королевы воров, страница 99 – Виктор Мережко

— А ты представь, каким раем покажется нам свобода, когда отчалимся.

— Знаешь, что мне снится каждую ночь?

— Знаю. Золото, брюлики, украшения. И еще светские балы, где ты шмонала всю эту наглую публику подряд.

Сонька усмехнулась, отрицательно повела головой.

— Нет… Суд. Когда Володя Кочубчик обвинял меня.

Мирра даже задохнулась.

— Сука! Кашалот! Выйду на волю, сама задушу вот этими руками.

Воровка помолчала, глядя в черный потолок, и совсем тихо произнесла:

— Он такой красивый был… Обижал, оскорблял, а я смотрела на него и любовалась. — Она снова помолчала и добавила: — Если выживу, то только ради Володи. Отыщу его, обниму и никому больше не отдам.

Снова распахнулась промерзшая дверь, и снова в облаке пара выросла фигура надзирателя.

— Подъем, шалашовки! Все до одной — подъем! В бараке остается только хитрожопая Сонька Золотая Ручка! Подъем!

Женщины с тяжелым сопением и ворчанием одевались, застилали постели и толкались к выходу. Когда Мирра натягивала на себя теплую одежду, воровка прошептала ей в самое ухо:

— Разузнай, где на мануфактуре хранится керосин.

— Зачем тебе? — удивилась та.

— Надо. Разузнай.

* * *

Сонька стояла у обледенелого окна и смотрела, как понуро уходили в раннюю утреннюю черноту ее товарки. Уходили тяжело, еле волоча обмороженные ноги, опасаясь удара бичом или прикладом в спину.

Барак без обитателей смотрелся просторно и даже не очень мрачно. Все койки были аккуратно застелены, в заледенелые окна пробивался тусклый солнечный день, потрескивали дрова в печи.

Сонька подбросила в огонь поленьев, поплелась на свое место, и в это время в барак вошли надзирательницы, Надежда и Вера, одна из которых крикнула:

— Живо одевайся! Игнатьич зовет!

Воровка торопливо принялась напяливать на себя всевозможную одежонку, от слабости пару раз чуть не упала, зачем-то пожаловалась здоровенным бабам:

— Болею… Не оклемалась еще.

— Игнатьич вылечит, — засмеялись надзирательницы.

Сонька слабо улыбнулась и двинулась к выходу.

На улице было солнечно. Мороз держался крепкий, руки и лицо немедленно заледенели, снег под хлипкой обувкой скрипел и колюче забивался под щиколотки.

Надзирательницы вели Соньку к бараку Игнатьича коробочкой — одна впереди, другая сзади. Если Сонька спотыкалась или, не дай бог, падала, надзирательницы тут же подхватывали ее за шкирку и пинками заставляли идти дальше.

Когда надзирательницы вели воровку по длинному коридору, она неожиданно увидела вдоль стен несколько больших железных бочек, сильно отдающих керосином.

* * *

Комендант с расстегнутым воротником кацавейки сидел за столом, жевал вяленое мясо, запивая его крутым чаем. Появление заключенной он встретил ленивым и пренебрежительным взглядом, кивком велел надзирательницам исчезнуть, после чего какое-то время продолжал жевать мясо, не обращая никакого внимания на воровку. Неожиданно резко отодвинул от себя стакан с чаем, оперся локтями о стол и уставился на женщину.

— Значит, Сонька Золотая Ручка?

Она молчала, так же тяжело глядя на него.

— Жидовка?

— Иудейка, — тихо возразила Сонька.

— Не любите, когда вас так называют… — Игнатьич откинулся на спинку стула. — Вот встреть тебя в другом месте, никогда не поверил бы, что такая мурцовка одурачила столько народу. Как это у тебя получалось?

— Сама удивляюсь, — усмехнулась воровка.

— Ну-ка, сделай еще так, — удивился комендант.

— Как? — не поняла женщина.

— Ну, это… покажи зубы… Улыбку!

— Зачем?

— Понравилось, как это у тебя получается.

Сонька от такого признания улыбнулась легко и искренне. Игнатьич вышел из-за стола, подошел к ней почти вплотную, взял за плечи и некоторое время изучал ее.

— Чертовка! Чего-то в тебе есть.

Облапил, крепко прижал к себе. Женщина уперлась руками в его живот и, неожиданно нащупав в кармане кацавейки связку ключей, легко и ловко вытащила их, опустив в карман своей фуфайки.

— Не надо…

— Не брыкайся, — продолжал прижимать ее комендант. — Тут я хозяин. Захочу — зарою, захочу — будешь жить.

— Не надо, — повторила Сонька.

— Ты чего, курва?

— Больно ты, Игнатьич, пахнешь керосином. Помылся бы, что ли?

Он постоял перед воровкой, глядя на нее сверху вниз, и вдруг сильно ударил по лицу сухой жесткой ладонью. Соньку отбросило назад, но она все-таки удержалась на ногах, — из носа потекла кровь.

— Это чтобы знала, кто я здесь такой. И не умничала больше. Ступай!

Игнатьич вернулся за стол, снова принялся за мясо и чай.

— Дура, — неожиданно улыбнулся он. — Это не я пахну. Пахнут бочки в коридоре.

Взял кусок вяленого мяса, бросил воровке. Она на лету поймала его, откусила, остальное сунула в карман.

— А зачем тебе здесь эти бочки? — вытирая кровь рукавом, тоже улыбнулась Сонька.

— Затем, что воруют. А здесь будут в целости и сохранности. — Игриво посмотрел на воровку: — Ночью приведут тебя ко мне. Посмотрю, какая ты Сонька.

— Я хворая.

Игнатьич нахмурился.

— Заразная, что ли?

— Нет, простуженная, — улыбнулась она.

— Ладно, никуда не денешься. Простуда пройдет — сразу ко мне. Пошла!

Сонька толкнула дверь, где ее тут же подхватили надзирательницы и потащили на выход мимо бочек с керосином.

* * *

Сонька дремала на топчане, когда в барак стали возвращаться женщины с мануфактуры. Входили они молча, следовали к своим постелям и, едва раздевшись, валились спать.

Мирра опустилась рядом с Сонькой, слабо улыбнулась.

— Ненавижу… Все ненавижу. Себя, всех.

Воровка обняла ее за плечи, прижала к себе и какое-то время не отпускала. Почувствовала вдруг на плече влагу слез, поцеловала в лоб, еще крепче прижав.

— Керосин у них в больших бочках, — тихо произнесла Мирра, вытерев слезы. — Но к ним не пробраться. Собаки бегают без цепей.

— Я знаю, где достать.

— Где?

— Знаю.

— А правда, зачем тебе керосин?

— Хочу поджечь все и сбежать, — одними губами сказала Сонька. — Не сбегу — подохну.

— Я с тобой, — попросила подруга.