Книга Сонька. Конец легенды, страница 14 – Виктор Мережко

Бывшая прима скрывала свой шрам наброшенной на лицо черной кисеей, мужчина же был чисто выбрит, и узнать в нем банковского налетчика было почти невозможно. Они сидели в дальнем углу ресторана, пили итальянское вино, которое здесь подавали, разговаривали непринужденно, как давние знакомые.

— Как проходят ваши уроки по обучению танго? — поинтересовался собеседник.

Табба удивленно вскинула брови.

— Вам известно, что я посещаю танцевальный кружок?

— Нам известно все, что касается наших товарищей.

— Не думала, что нахожусь под таким колпаком.

— Это не колпак, мадемуазель. Это всего лишь забота о вашей безопасности. — Беловольский загасил окурок в пепельнице, улыбнулся. — Кстати, приятная новость. Товарищ Губский уже на свободе.

— Он в Петербурге? — искренне обрадовалась Табба.

— Да, мы сняли для него конспиративное жилье.

— Как это ему удалось? Он ведь был осужден на пожизненную.

— Помогли товарищи по партии. — Беловольский достал новую папиросу, бросил цепкий взгляд на зал. — Кстати, он интересовался вами. И — особая благодарность за деньги.

— В том не только моя заслуга.

— Ефим Львович просил вас быть как можно осторожнее. По его мнению, мы слишком рискуем вами.

— Как и всеми.

— Но вы для нас бесценны. И прав Ефим Львович: три налета подряд — это чрезмерно. Надо сделать небольшую паузу.

— А вы разве не рискуете?

— Это профессиональный риск. Я — революционер.

— А я кто, по-вашему?

— Вы? Молодая красивая женщина, сочувствующая нашей борьбе!

Актриса некоторое время напряженно смотрела на своего визави, отчего шрам обозначился еще четче и даже побагровел. Подняла три пальца, стала загибать их.

— Три причины! Запомните их, Беловольский! Первая — я мщу. Мщу власти за гибель любимого мужчины. За Марка Рокотова. Вторая — я патриотка. Я люблю свое Отечество. Театра нет, любви нет, привязанностей нет! Остается только одно — сделать хотя бы что-нибудь для гибнущей страны. И третья… Если я перестану рисковать, подвергать опасности свою жизнь, я подохну. Через месяц, два, год, но подохну. А я хочу еще пожить, господин Беловольский. И хочу сыграть эту свою последнюю роль до конца! Без разницы, с каким исходом! Я актриса, для которой осталась только одна сцена — жизнь!

Мужчина взял побелевшую руку девушки, сжал ее.

— Простите, мы, кажется, привлекаем внимание.

Табба бросила слегка блуждающий взгляд на ближние столы, отмахнулась.

— Плевать. Тут все уже хмельные. — Перетянулась через стол, прошептала: — Я должна встретиться с товарищем Губским.

— Он также желает видеть вас. — Беловольский вновь оглядел зал, с усмешкой сообщил: — И тем не менее внимание к нам более чем пристальное. А это уже совсем ни к чему. — Он закурил. — За моей спиной третий стол. Мужчина и женщина. Видите?

Табба перевела взгляд в указанном направлении, с улыбкой произнесла:

— Может, вам показалось?

— Возможно. Но под ложечкой екает — а это уже дурной признак.

— Что будем делать?

— Главное, без суеты, — Беловольский взял бокал, чокнулся с девушкой. — Болтаем, улыбаемся, кокетничаем, не смотрим в их сторону.

— Хотите, я стану объясняться вам в любви? — вдруг предложила актриса.

— В каком смысле? — удивился тот.

— В прямом, — Табба дотянулась до его фужера.

— Разве такими вещами шутят? — не понял Беловольский.

— Как к товарищу по партии!

— Нет, вы, наверно, все-таки шутите!

Табба громко рассмеялась, взяла его руку, нагнулась поближе.

— Видите, как все натурально получилось. Объяснение в любви, и никто ни о чем не догадывается!

Теперь уже смеялся и Беловольский.

— Но вы вначале меня смутили, — он подмигнул партнерше. — Сейчас мы разыграем небольшой спектакль и посмотрим, как будет вести себя любопытная для нас парочка.

— Что я должна делать?

— Вы идете в дамскую комнату. Там есть два выхода — ею пользуется также и кухонный персонал.

— А если эта дама направится следом?

— Закройтесь на крючок.

— Вы и это предусмотрели?

— Перед нашей встречей я обследовал помещение, — улыбнулся мужчина и кивнул: — Ступайте.

Актриса поднялась, с улыбочкой сделала ручкой Беловольскому и, слегка покачиваясь, двинулась в сторону туалетных комнат.

Пара за столом напряглась. Мужчина что-то сказал спутнице, та проследила за Таббой, но осталась сидеть.

Бессмертная тем временем заперлась изнутри на крючок, увидела вторую дверь, толкнула ее и оказалась в кухонном помещении среди поваров, официантов, прочей обслуги.

Толкаясь и извиняясь, стала искать выход на улицу…

Беловольский допил вино, посмотрел в сторону туалетных комнат. Дверь была закрыта. Табба не появлялась.

Дама за спиной Беловольского оставила напарника, стала пробираться между столиками в сторону дамской комнаты. Подергала дверь, она была заперта.

Напарник почувствовал неладное, бросил взгляд на Беловольского. Тот продолжал оставаться за столиком — спокойно курил, пил вино, разглядывал публику.

К даме торопливо подошел метрдотель, она что-то объяснила ему, и тот деликатно постучал в дверь. К ним тотчас присоединился официант.

Посетители ресторана уже успели обратить внимание на возню возле дамской комнаты, пересмеивались, шутили.

Неожиданно официант решительно отошел на несколько шагов от двери, разбежался и изо всей силы саданул ее плечом.

Дверь с треском распахнулась, из комнаты с воплями выскочила повариха, не до конца успевшая привести себя в надлежащий порядок.

Зал хохотал.

Повариха бранилась, смущенный официант что-то ей объяснял, администратор пытался затолкать опозорившуюся работницу на кухню.

Филер поднялся, поспешил к сообщнице, стараясь замять скандал, и на время выпустил из внимания Беловольского.

Тот оставил на столе рублевую купюру и покинул помещение.

Мирон Яковлевич мрачно выслушал сообщение агентов, пожевал щепотку ароматического табака, ткнул пальцем в мужчину:

— Тебе, Малыгин, за ротозейство и исключительный идиотизм — двое суток уборки отхожих помещений отделения.

— Но ведь, Мирон Яковлевич…

— Нокать будешь кобыле. Или жеребцу. На твое усмотрение. — Миронов перевел взгляд на даму: — Как кличут, красавица?