Книга Тринадцать, страница 40 – Сергей Асанов

Ковырзин вернулся с пузатым бокалом с парой-другой сантиметров жидкости чайного цвета на дне. В другой руке он держал толстую сигару. Очевидно, ежевечерний ритуал, подумал Миша.

— Не возражаете, если я закурю? — поинтересовался старик, давая понять, что закурит при любом варианте ответа.

— Ради бога, вы у себя дома.

— В том-то и дело, что нет, — усмехнулся Ковырзин. — Я не у себя дома, я здесь практически в гостях. Социальное жилье, которое мне не принадлежит и не досталось бы даже моим потомкам, если бы они у меня были.

Старик подкатился к зашторенному окну и сделал один небольшой глоток. Присесть гостю он не предложил.

— У вас нет родных? — спросил Миша.

— Не знаю. Когда-то были.

— Где же они?

Старик пожал плечами с раздражением:

— Не все ли равно? Вы ведь не родословную мою пришли выведывать, правда? Спрашивайте по делу или убирайтесь.

Миша смутился. «Легко сказать — спрашивайте! А что спросить? Что он вообще может знать?»

В результате Михаил не придумал ничего лучше, как разговаривать с Вымирающей Эпохой на понятном только самому себе языке:

— Почему вы здесь?

Секунду спустя он понял глупость вопроса, но Ковырзин, как ни странно, ответил вполне адекватно:

— У меня по некоторым моим биографическим данным была возможность выбора жилья. Из трех вариантов я выбрал этот.

— Поближе к Сопке?

Старик кивнул и сделал еще один глоток.

— Испытываете муки совести?

— Нет. Вовсе нет… С чего бы? Я просто пытался выжить. Будете меня судить? Бросьте это, вас там не было, и вы даже на секунду не можете представить себе…

— Я знаю, что не могу. Я по профессии историк.

— Историк? — Старик усмехнулся и качнул головой. — Вот уж кого не ожидал здесь увидеть через столько лет, так это историка. Ветераны органов — были, врачи заглядывали, даже фальшивые наследнички пытались нарисоваться, но чтобы историк… И чего вы хотите? Чтобы я рассказал, как мы расстреливали, душили, грабили и насиловали? И что я чувствовал при этом?

Миша молчал, ожидая, что старика сейчас прорвет. Похоже, Эпоха слишком долго молчала. В конце концов, не с врачами же обсуждать столь бурную молодость и не с телохранителями, которые регулярно вывозили ветерана попердеть на свежий воздух.

— Нет, спасибо, — сказал Михаил. Ему надоело стоять, и он без приглашения присел на кровать. — Таких душераздирающих историй я и без вас знаю немало. Мне интересно другое.

— Ну, ну?

— Мне повторить вопрос? Зачем вы здесь?

— Вот же упорный… Думаешь, я знаю?

— Да.

Старик допил коньяк и поставил бокал на тумбочку. Пришла очередь сигары.

— Ошибаешься, парень. Когда мне показали список адресов, по которым я в один прекрасный день должен буду наконец загнуться, то у меня лоб покрылся испариной. Получить социальное жилье в этом районе невозможно, здесь строят хорошо и дорого, а вот на северо-востоке строят быстро и дешево, и стариков и бюджетников обычно ссылают туда. Но в моем списке оказалась Тополиная, 13… кхм… с окнами на Черную Сопку. Разве я мог отказаться? Парень, от судьбы не уходят. Ее можно изменить, но уйти — хрен!..

Старик замолчал, вынул из кармана длиннополого коричневого халата зажигалку. Долго раскуривал сигару. Вскоре комнату наполнил ее аромат. Старик окутал себя клубами дыма, повернулся на коляске к окну, чуть-чуть приоткрыл шторы.

— Там по ночам как будто что-то происходит… Свет какой странный мерцает, то ли бомжи костры разводят, может, бухает или курит кто в темноте, кому не страшно… Я в мистические штуки не верю, и всякие басни меня не трогают. И ты можешь меня проклинать, если тебе так будет удобно, но и мук совести я никаких не испытываю. Уже не могу их испытывать, уже все отдал, что мог, потому что мне девяносто один год и срать я хотел на ваши общественные делишки… Знаешь… кто-то сказал, сейчас уже не помню… в журнале прочитал… у нас так устроено, что либо герои, либо предатели… либо наградить, либо расстрелять, и третьего не дано. Очень точно сказано, парень, и на собственной шкуре испытано и много раз перепроверено. Так что нарисуйте меня, как вам нравится, и подите отсюда к черту. Дайте спокойно помереть.

Старик с наслаждением втянул дым сигары, немного подержал его во рту и выпустил ароматное облако. Миша понял, что он обращается не конкретно к нему — это было послание миру, которое Ковырзин, очевидно, готовил очень давно. Мешать ему не стоит, пусть говорит.

Но Ковырзин как будто закончил. Вместо продолжения ритуального монолога последовал вопрос:

— А вот ты сюда зачем приперся, историк? Ты сам-то знаешь?

«Старая лиса», — подумал Михаил, но ответить не успел. Зазвонил его сотовый телефон.

Он поднялся с кровати, взял трубку.

— Слушаю.

— Миш, это Владимир… Владимир Петрович который.

— Да-да, слушаю вас. Ну?

Ковырзин в этот момент отогнул занавеску и, прикрыв глаза руками, стал вглядываться в темноту за окном.

— Короче, Миш, — вздохнул Владимир Петрович, — такое дело…

— Ну, говорите уже!

— Петя умер…

У Михаила в горле застрял ком. Он хотел что-то сказать, но не смог — перехватило дыхание.

— Михаил, ты слышишь? Петруха помер, говорю. Не смогли вытащить, в голове оторвалось что-то от ударов, я точно не знаю… Миш, ты узнал, кто это сделал?

Михаил сделал глубокий вдох-выдох и автоматически стал потирать левый висок.

— Я выясню. Оставайтесь на линии.

Он не стал отключаться, опустил руку с трубой.

— Николай Григорьевич!

Ковырзин отвернулся от окна.

— Что-то случилось, молодой человек?

— Да. Два часа назад вы стали свидетелем убийства. Человек, которого избивали на ваших глазах, только что умер, не приходя в сознание. Вы будете продолжать философствовать или совершите какой-то осмысленный поступок?

Старик не дрогнул. Упреки в бесчеловечности на него давно не действовали.

— Я ничего не видел.

— Это ложь.

— Откуда вы знаете?

— Я знаю. Знаю… Николай Григорьевич, вы никогда не были безжалостным убийцей, и весь ваш торжественный монолог об искуплении сейчас не имел большого смысла. Никто не собирается вас казнить, потому что никто даже не помнит о вашем существовании. Но вы видели, кто убивал одного из ваших соседей. Скажите, кто это?

Ковырзин молчал, поглаживая языком редеющий ряд зубов. Сигара умиротворенно дымилась в его руке. Казалось, у старика впереди еще полвека и торопиться ему некуда.