Онлайн книга «Будни рэкетиров»
|
– Слушаю, – сказал Боник. А что было еще говорить? – Сучары! Шкуры! – Витряков сорвался на крик. – Из автоматов посекли. Помидора замочили. Кашкету граблю зацепило. Мы с Филей в норме, а всех твоих эСБэУшников к драной бабке, в капусту! Ты слушаешь, Боник? – Да, – кивнул Бонифацкий, и одернул Юлькину руку, устроившуюся было на пенисе. – Не сейчас! – Фи! Противный. – Умолкни! – Чего ты там говоришь? Не понял?! – Это телевизор. Возвращайтесь в Ялту, Леня. – Я этого, б-дь, Поришайлу, в очко трахну… Это, б-дь на х… война. – Да, – кивнул Боник. Это война. Но танцевать мы будем отсюда. Мы их в Пионерске припрем. Кто у тебя остался? – Филя, Кашкет и Кинг-Конг. – Слушай, Леня. Надо бы, чтобы Павел Иванович по своим каналам прояснил, на какие силовые структуры опирается этот Поришайло. – А? Не понял? О чем ты говоришь? – Я говорю, что бы Павел Иванович… – Слушай, Вацик. У меня с утра в балде звенит! Не слышу, б-дь на х… ни хрена. Сам ему позвони. – Хорошо. Тогда возвращайтесь. – Слышишь, Вацик! И еще скажи своему Павлу, как будешь базарить, чтобы на нас его эСБэУшников не повесили. Мы их и пальцем не трогали. – Я позвоню. Не повесят. Сегодня же выезжайте. – Хорошо. – Сегодня в «Боцмане» зажигают, – сказала Юля, когда Боник нажал отбой. – Поехали, папочка. Оторвемся. А потом трахнемся. – Не называй меня папочкой! – рявкнул Боник, и вышел, грохнув дверью. * * * суббота, после обеда Из лесу приятели вернулись к Атасову. Андрей сразу засел за телефон. Дома раз за разом срабатывал автоответчик. – Да что она, звук выключила, что ли? – Что-то не так, Андрюша? – Армеец устроился на краешке тумбочки. – Кристина куда-то запропастилась… Он рассказал Эдику все как есть, чувствуя облегчение от того, что часть тревоги передалась приятелю. Хоть она никогда не делится поровну. Но, Армеец хотя бы умел слушать. – В-вчера не встретил? – переспросил Эдик. – Так, может, она еще в больнице? – Я там был вчера. – Пустая палата Кристины до сих пор стояла перед глазами. К ним подошел Атасов: – Ты, Бандура, наговорился? Освободи линию! Позвонить надо. – Мне надо съездить домой, – Андрей накинул куртку. – Может, телефон не работает? – Ты сообщение о-оставил? – А как же. Четыре раза подряд. Мол, где я и что. Перезвони. – Давай вместе прокатимся, – неожиданно предложил Армеец. – Вдвоем веселее. Если ты не п-против. Андрей был «за». На душе лежал камень, который вдвоем нести легче. Так ему, по крайней мере, казалось. – Спасибо, дружище. Предупредив Атасова, они вышли на улицу и уселись в машину Эдика. * * * Квартира на бульваре Ивана Лепсе хранила тысячу ее следов. Пол был чисто подметен, посуда вымыта и расставлена по полкам. На двери холодильника Андрей обнаружил записку, сделанную Кристиной на оторванном уголке «Экспресс-объявы», и прикрепленную при помощи миниатюрного магнита: Андрюшенька, зайчик. Суп с фрикадельками в кастрюльке, тушеное мясо и гарнир – в гусятнице. Кисель я перелила в банку. Приедешь раньше меня, разогревай и кушай. Я скоро буду. Твоя Кристина. Андрей распахнул дверцу. В полном соответствии записке кастрюля, казанок и кисель в банке стояли, как «Богатыри» с картины Васнецова. [117] Сердце Андрея сжалось. От любви, от нежности и благодарности. И от очень нехорошего предчувствия… Проскользнула нелепая мысль, что Кристину он больше не увидит. «Ты когда в больнице-то был?» «Ну, пару дней назад…» «Вот, значит, и попрощался. И записка – это последнее „Прости“, имей в виду». «Ой, непохоже», – попытался улыбнуться Андрей. «А похожие только в сериалах пишут». – Ерунда! – сказал Бандура, и замотал головой как конь, которого замучила мошкара. – Ты о чем? – удивился Армеец. – Что не так? Еды полно. На роту, а то и батальон наготовлено. Ч-чего, спрашивается, нос вешать? «Все, все не так!», – захотелось крикнуть Андрею, но он сдержался, не крикнул. – В-вышла куда-то, – предположил Эдик. – В магазин, например. На ум Андрею незвано пришли слова, посвященные Лозой Высоцкому: Наливай еще по одному, Ведь он не вышел, он совсем ушел. Выпьем, чтобы там ему Было хорошо. – Да что с-стряслось? – недоумевал Эдик. Андрей снова открыл холодильник, потрогал ладонями никелированную гладь кастрюли и шершавый чугун казанка. Обе емкости давно остыли. Тепло газовой конфорки растаяло, как и тепло женских рук. Андреем все сильнее овладевало предчувствие надвигающейся (дай Бог, чтобы не свершившейся) беды. Бандура не мог судить, откуда пришло это чувство. Из сердца, или какого-то темного этажа подсознания, где сигнальные лампы зажигаются не по приказу разума. Предчувствие было могущественно, и не утруждало себя доказательствами. Андрей откуда-то знал, вот и все. Шестому чувству чужда логика. Как и ужасу, выгоняющему солдата из окопа задолго до того, как душераздирающий вой шального снаряда разорвет безмятежную тишину. Возможно, ответ известен волкам, чующим приближение «стрекоз», взлетающих, по словам поэта, «…с протухшей реки». [118] Но волки не умеют говорить. Андрей заглянул в комнату. Кровать была аккуратно застелена, хотя это ни о чем не говорило. Кристина, позволявшая себе чисто королевскую безалаберность дома на Оболони, где за ней в качестве говорящего пылесоса прибирал Вась-Вась, в квартире Андрея превратилась в по-немецки педантичную аккуратистку. Исправно махала веником, мыла, стирала и гладила. А кровать застилала так, что самый вредный армейский сержант пяти копеек бы не вставил. – Не ночевала она тут, – упавшим голосом сообщил Андрей, трогая пушистый плед ладонями. |