Онлайн книга «Будни рэкетиров»
|
– Это что, «Пэ» первое? Или не «Пэ»? – А не «Лэ», часом? – Черт разберет, братишка. По-любому. Сколько земы не тужились, а только и видно было, что фамилия покойника начинается на «П» или «Л», а заканчивается суффиксом «ух». Или окончанием «ух». Кому как больше нравится. – Пух, – предположил Волына, – или Петух. – Или «Лопух», – сказал Протасов и оба, слегка расслабившись, заржали. – Может, такое дело, табличку отломаем? Дома при свете разглядим? – Э, нет, – запротестовал Вовчик, – побойся Бога, земеля. Это ж грех. – Тоже мне, блин, нашел грех! – отмахнулся Протасов, но руки забрал. – Как знаешь, Вован. Тогда, давай, срисовывай. Инициалы, правда, читались отчетливо – «В.П.». А вот ручка на морозе отказала. – Чего ты там возишься, баран?! – подгонял зему Протасов, пританцовывая, потому как мороз к ночи кусался по серьезному и через толстые подошвы инсул. – Шарик, зема, долго жить приказал. – Тьфу, блин, неумный. Сам ты шарик! Ладно. Я запомню, е-мое. Виннипух, значит, Вє Пє. Понял? – Пастух… – неожиданно севшим голосом провозгласил Волына. Пастух, зема. Пастух Владимир Петрович. – С чего ты взял?! – Протасов весь подобрался, потому как страх сродни заразной болезни. А паника так вообще эпидемия. – Знаю, зема. Двигаем на хрен. – Вовчик решительно зашагал к выходу. Валерий поспешил за ним, решив повременить с расспросами. Земы ловко перемахнули кладбищенскую ограду и, поминутно озираясь, припустили через пустырь спортивным шагом. Они все наращивали темп, а на подходе к дому почти бежали. Вполне резонно предположить, что случись каждому из них проделывать путь в одиночку, забег потянул бы на спортивный разряд. * * * Вернувшись в комнату, земы заперли дверь, забаррикадировали окно и вооружились до зубов. – Ну, Вован, объясняй! – приказал Протасов, когда все засовы были опущены, а курки поставлены на боевой взвод. – Пастух, – повторил Вовка, шуруя по карманам. – Вот, зема. Пастух Владимир Петрович. – Он протянул ветхую кальку, запечатлевшую какой-то чертеж. – Что за мура? – приподнял бровь Валерий. – Ксивы, зема. Я их среди газет нашел. Которые на чердаке валялись. – Что за бумаги? – Землеотвод, зема. План дома с участком. – Грамотный, да? – Один в один, как у моей матушки. В Цюрюпинске. Был… – Что с того? – нахмурился Валерий, которому упоминание просаженной в МММ хаты действовало на нервы. – Сам погляди, – сказал Волына. Чертеж (а скорее даже эскиз) походил на нынешний дом Ирины, как эмбрион на новорожденного младенца. И все же определенное сходство просматривалось. Протасов узнал ту часть дома, где проживала хозяйка с детьми. Пристройки отсутствовали напрочь. – А где?… – начал было Протасов. – На год посмотри, зема. Валерий сверился с бумагами: – Ого? 61-й, е-мое?… Иркин дом? – По-любому. Только до Ирки. Ирки в ту пору и в проекте не было. – И то верно. – А вот и имя хозяина указано. Пастух Владимир Петрович, – по слогам прочитал Волына. – Выдано сельсоветом Красной Пустоши. – Какой, блин, Пустоши? – Коммунистические заморочки забыл, да? – И кто этот Пастух гребаный? Как, по твоему? – Ирку надо трусить. – Ее потрусишь, – засомневался Валерий. – Еще как, – не согласился Вовчик. – Если за жабры конкретно взять, и припереть, как положено, к стеночке… – на лице Вовчика появилось мечтательно плотоядное выражение, свойственное прирожденным палачам, – она тебе не то, что заговорит. Запоет. И яйца снесет, и в жопу поцелует. Как полагается. – Кем полагается? – спросил Валерий враждебно. – Мусорами, блин? У дяди Гриши опыта нахватался? В РОВД? – А ты думал, зема! – сверкнул глазами Вовка. – Как говорится, десять ударов по почкам, и человек меняется на глазах. – Мне это ни к чему, – решил Протасов. – Как это?! – возмутился Волына. – А если курва этого Пастуха того?… Грохнула?… А? Расчленила труп, и закопала на старом погосте? И вот он, теперь, а точнее, его дух… – Я с мертвяками не воюю, – вздохнул Протасов, – тем более, с такими, е-мое, неспокойными. – Наш долг, зема… – Отвянь, – попросил Протасов. – Зарыла Ирка Лопуха, и на здоровье. – Его голову, ни с того, ни с сего посетила дурацкая детская считалочка: «У попа была собака, он ее любил, она съела кусок мяса, он ее убил, вырылямку, закопал, на табличке написал…» – А долг? – Заткни себе в анус. – Валерка улегся на кровать и натянул на голову одеяло. – Мент недобитый. Долг, долг. Чаю лучше вскипяти. И не балаболь, дай подумать. Думал Протасов минут пятнадцать. – Слышь, Вовка? Ты годы жизни того Петуха срисовал? – Пастуха, зема. Я ж тебе докладывал, ручка каюкнулась. – Идиот, блин. – Чего ты ругаешься, зема? Я и так помню. В 1924-м родился, в 1979-м окочурился. – Это сколько будет? – Спроси чего полегче, земеля. Протасов, вооружившись огрызком карандаша и клочком газеты, занялся арифметикой. Вычислял он в столбик. – Ну, и, зема? – Палки гну. Не лезь, твою мать, под руку, – сопел Протасов, – убью. Значится так, е-мое… Это будет… это будет… Пятьдесят пять, короче, выходит. – А Ирке который год, зема? – Тридцатка, кажись, стукнула. Пораженный внезапной догадкой Протасов вернулся к ненавистной с детства математике. На этот раз вычисления затянулись. – Выходит, Вовка, если тебя послушать, Ирка этого Петуха в пятнадцать лет грохнула? – А что такого, зема? – Ты о «малолетке» вообще слыхал? Там такие звери… Протасов надолго затих. – Ты чего делаешь, зема? – Думаю я. Отклепайся. С мороза веки казались намазанными клеем. Стоило Валерке занять горизонтальное положение, как он поплыл, убаюкиваемый шипением поставленного Волыной чайника. Когда вода закипела, Протасов крепко спал. – Чайник поставь, – бурчал Волына, в свою очередь накидывая худое солдатское одеяло. При Союзе солдат ценили исключительно на словах, заставляя на деле питаться впроголодь и одеваться в подобие одежды. А укрываться пародиями одеял. Кто бы еще при этом о «пушечном мясе» болтал? |