Книга Собака из терракоты, страница 31 – Андреа Камиллери

Он остановился, чтоб перевести дух. Ни Монтальбано, ни директор не решились заполнить паузу.

– В общем, если в двух словах, я поговорил об этом с Баллассаро Кьяренца, а он по глине был настоящий талант, это было его увлечение, потому что профессия его была возчик, и вот ему как раз и пришла мысль, чтоб фигуры исполнить в натуральную величину. Христа-младенца, Марию, святого Иосифа, вола, ослика, пастуха с ягненком на плечах, овцу, собаку и потом «напуганного», без которого не обходится ни один вертеп, – на самом деле это пастух, поднявший руки в знак изумления. [20] Он все это сделал, и вышло замечательно. Тогда мы подумали не ставить вертеп в церкви, а устроить под сводами одного из разбомбленных домов, будто Христос рождается у нас в лихую годину.

Он сунул руку в карман, вытащил фотографию, протянул ее комиссару. Замечательный был вертеп, правду говорил бухгалтер. Ощущение бренности, временности и в то же самое время тепло утешения, надмирного покоя.

– Изумительно, – похвалил Монтальбано, чувствуя себя растроганным. Но это было только мгновение, сыщик взял в нем верх, и он принялся внимательно изучать собаку. Не было сомнения, это была та же собака, что стояла в пещере. Бухгалтер положил фото обратно себе в карман.

– Этот вертеп сотворил чудо, представляете? Несколько дней мы все по-доброму относились друг к другу.

– А куда потом девались фигуры?

Именно это интересовало Монтальбано. Старик улыбнулся:

– Я продал их с аукциона, все до одной. Денег выручил ровно столько, чтоб заплатить за работу Кьяренцы, который просил лишь покрытия расходов, да еще чтоб подбросить тем, кто больше нуждался. А было их немало.

– Кто купил статуи?

– Вот в этом как раз вся загвоздка. Я теперь уж не припомню. Были у меня квитанции и все что полагается, но пропали, когда часть мэрии загорелась во время высадки американцев.

– В этот период, о котором вы мне сейчас рассказываете, вам не приходилось слышать, что исчезла одна молодая пара?

Бухгалтер улыбнулся, директор же откровенно расхохотался.

– Я сказал глупость?

– Прошу прощения, комиссар, именно, – ответил директор.

– Смотрите, в тридцать девятом нас было в Вигате четырнадцать тысяч человек. Я помню точные цифры, – пояснил Бурруано. – В сорок втором же осталось всего восемь тысяч. Кто мог – уезжали, устраивались временно в глуби острова подальше от побережья, в городках, таких крохотных, что для американцев они важности не представляли. В период с мая по июль сорок третьего мы усохли приблизительно тысяч до четырех, и я не считаю военных, итальянцев и немцев, моряков. Остальные рассеялись везде и всюду, жили в пещерах, на сеновалах, в любой дырке. Как могли мы узнать об отдельной пропаже? Пропали все!

И опять засмеялись. Монтальбано поблагодарил их за сведения.

Ладно, кое-что ему удалось узнать. Прилив благодарности, который Монтальбано испытал по отношению к директору и бухгалтеру, превратился, как только они ушли, в неодолимый приступ великодушия, о котором, и в этом он не сомневался, раньше или позже ему пришлось бы пожалеть. Он вызвал к себе в кабинет Мими Ауджелло, сделал пространное признание в своих проступках по отношению к другу и сотруднику, обнял его за плечи, заставил прохаживаться с собой туда-сюда по кабинету, выразил ему «безусловное доверие», рассказал подробно о расследовании, которое вел по делу о торговле оружием, открыл ему убийство Мизурака, сообщил, что просил у судьи разрешения поставить на прослушивание телефоны Инграссии.

– А мне что ты велишь делать? – спросил Ауджелло, захваченный энтузиазмом.

– Ничего. Ты должен только слушать, – сказал Монтальбано, разом опамятовавшись. – Потому что если ты проявишь хоть минимум инициативы, я тебе башку оторву, можешь быть уверен.

Зазвонил телефон, Монтальбано поднял трубку и услышал голос Катареллы, который был у них за диспетчера.

– Алло, дохтур? Тут, как бы это сказать, дохтур Якомуцци.

– Соедини меня с ним.

– Говорите с дохтуром, дохтур, по тилифону, – услышал он слова Катареллы.

– Монтальбано? Я тут проезжал мимо, возвращался из Крастичеддру.

– Да ты сейчас где?

– Как это где? В кабинете рядом с тобой.

Монтальбано выругался, можно ли быть большим идиотом, чем Катарелла?

– Пройди ко мне.

Дверь отворилась, зашел Якомуцци, весь в красном песке и пылище, всклокоченный и расхристанный.

– Почему этот тип хотел, чтоб я с тобой говорил только по телефону?

– Якому, ну дураку-то закон не писан. Не знаешь, какой у нас Катарелла? Ты бы ему дал пинка под зад и входил бы себе.

– Я закончил обследование пещеры. Велел просеивать песок: веришь, нет, даже золотоискателям в американских фильмах до нас далеко. Не обнаружилось ничего абсолютно. И это обозначает только одно, учитывая, что Паскуано мне сообщил, что ранения были сквозные.

– Что их обоих застрелили в другом месте.

– Правильно. Если б их убили в пещере, мы должны были бы обнаружить пули. Ах да, одна странная вещь. Песок в пещере перемешан с раковинами улиток, растертыми в пыль, не иначе как их были тысячи там внутри.

– Боже! – пробормотал Монтальбано. Его сон, его кошмар, голое тело Ливии, на котором ползавшие улитки оставляли склизкий радужный след. Какой в этом был смысл? Он поднес руку ко лбу, оказалось, что он весь мокрый.

– Тебе плохо? – спросил озабоченно Якомуцци.

– Ничего, голова закружилась, я просто устал.

– Вызови Катареллу и вели принести тебе из бара что-нибудь тонизирующее.