Онлайн книга «Культя»
|
Меня кто-то зовет по имени. Я вываливаюсь из транса, все сидящие в приемной пялятся на меня, кроме хорошенькой девушки с характером, регистраторша за стойкой улыбается и протягивает мою медицинскую карту и опять называет мое имя. Я улыбаюсь, иду к ее прилавку и забираю карту. Большая, толстая пачка бумаг. — Доктор Хойк, последний кабинет по коридору слева. — Пасиб. В трансе так спокойно. Ничего, кроме моего тела, ни прошлого, ни будущего, ни памяти, ни мира. Только я и мое сердце бьется. Полное обнуление, полная смерть эго, ничего, чистый покой. Прекрасно. Жаль, что там нельзя остаться навсегда. Стучу в дверь. Хороший мужик этот доктор Хойк. Голландец, наверное. Хороший парень. Кажется, в «Рене и Стимпи» [10] собаку так зовут? Да, вроде так. Рен Хойк. Врач кричит, чтоб я вошел, и я вхожу. — Как поживаете? — Отлично, — говорю. — Неплохо. Отдаю карту, он ее листает. — Что-нибудь беспокоит? Боль, зуд? — В руке-то? — Да. — Нет. — Дурные запахи, краснота? — Нет. Все хорошо. Если не считать, что полруки нету, типа. Он улыбается. — Ну, давайте посмотрим. Разденьтесь до пояса, пожалуйста. Хватаю кофту за ворот и тяну через голову. Моя половинчатая рука тоже тянется схватиться за что-то, хочет помочь, но только мешается, так что приходится велеть ей стоять на месте и слушаться, пока я стягиваю с нее куртку. Статическое электричество потрескивает у меня в ушах, чувствую, как волосы встают дыбом. Приглаживаю их ладонью и кладу куртку на колени, а доктор Хойк подъезжает ко мне на своем стуле, взглянуть поближе. — Давайте посмотрим. Поднимаю к нему культю. Глазам вдруг становится жарко, хочется плакать; ето накатывает по временам, быстро, внезапно, до того жалок мой обрубок, укороченный, слабый, будто не часть меня, а какая-то жутко уязвимая и беспомощная тварь. Тварь, изначально бывшая доброй, нежной, а теперь именно поетому осужденная на страшные муки. Оконечность руки, гладкая, пустая, все черты стерты страданием. А ну заткнись, не выдумывай. Ето ты. Ето ты. Ето не отдельная тварь, а часть тебя. Теперь — навсегда, бля, часть тебя. — М-м-м… заживает просто замечательно… Он медленно и осторожно прощупывает руку. Проводит большим пальцем по едва заметному шраму, бледному, выпуклому шву, где были сшиты клочья кожи. — Чертовски хорошая работа… просто красота… Вот это мило: сказать про мою культю «красота». Очаровательно. Мне нравится ход ваших мыслей, доктор Хойк. Через его плечо я вижу рабочий стол. Заставка экрана — летящие звезды, словно мчишься сквозь космос. Не очень-то успокоительная для врачебного кабинета. Приз за игру в гольф, две фотографии: одна — улыбающейся женщины в платке, в тени, другая — двух смеющихся детей на пляже, у моря, дальше — пустая кружка, букет цветов в синей стеклянной вазе, желтых, нарциссы вроде они называются, маленькие желтые фанфары их вид и наверно запах воньгнильслизьраспадотпадаетмыотпадаем мило. Он зажимает в ладони конец моей руки и сдавливает. — Так больно? — Нет. Сдавливает сильнее. — А так? — Нет. И не болит, не болит, но чуточку — странный дискомфорт, будто слабо бьет током, и от етого у меня начинают пульсировать зубы мудрости, и мне хочется, чтобы он перестал сжимать, и он перестает. — Ну хорошо. Все в порядке. Я сейчас опять выпишу вам кодеин. Можете одеваться. Он черкает у себя в блокноте, а я с трудом влезаю обратно в кофту. А это труд: попробуйте натянуть толстовку одной рукой, бля. Надо было рубашку надеть, с рубашками все просто, но если речь идет о толстовке, ее нужно скатать во что-то вроде обруча, продеть туда голову, исхитриться просунуть целую руку в рукав, потом взять пустой рукав, собрать его вроде как в горсть и вроде как размотать на культю, будто огромный шерстяной презик. Ето нелегко. А потом пришпилить пустой рукав булавкой или запхать за пояс штанов, вот как я сейчас, чтоб не болтался по-идиотски, пустой. Хуже болячки в заднице, и ето еще мягко сказано. Но теперь ето — ты. Ето приходится делать в числе прочих вещей, что делаешь теперь одной рукой — спишь, ешь, моешься, кухаришь. Ето — тоже ты. Ето — часть, без которой ты не целый. — Вот, пожалуйста. Он протягивает мне рецепт, и я засовываю его в нагрудный карман. Снесу в «Бутс» [11] , и назавтра можно будет уже забрать таблетки; они мне срочно не нужны, у меня еще старый запас не кончился. Так что ето терпит. — Еще что-нибудь? — В смысле лекарств? — Да нет, я хотел сказать — может, вас еще что-нибудь беспокоит? Остальное все в порядке? Жму плечами. — Да. Вроде. А что? — Спите хорошо? — Обычно да. Иногда трудно заснуть, типа, но… — Кошмары? — А у кого их нету? — Каждую ночь? — Нет-нет. — Как часто? — Что, бессонница или кошмары? — Бессонница. — Пару раз в неделю, около того, не больше. Ето не проблема, честно. — А как насчет вот тут? — Он дважды стучит пальцем по виску. — Как там дела обстоят? Что за безумный вопрос. Как, черт возьми, я должен на ето отвечать? Точным ответом был бы список из примерно восьмисот прилагательных, и к нему какое-то связное толкование, объяснить, что головой своей я в основном, как ни парадоксально, ощущаю себя целым. Несмотря на потерю и горе и ужас и гниль и бессвязность и ускользание и ярость и боль, я чувствую — целостность. — Нормально. — Пожимаю плечами и улыбаюсь. — В общем и целом я доволен. — Хорошо. — Он тоже улыбается и опять смотрит мою карту. — Тут написано… Вы проходили курс детоксикации в… в какой клинике? — Святой Елены. — Святой Елены. — По приговору суда. — Вам дали срок условно, обязав пройти лечение от алкогольной зависимости. И как, помогло? — Да. — Не тянет выпить? Нет позывов? — Ну, бывает, конечно, но… — Я читал разные труды об алкогольной зависимости, — говорит он. — Один врач, кажется, австралиец, обнаружил, что позыв, приступ желания выпить, продолжается от девяти секунд до шести минут. Так что, если получится выдержать семь минут, значит, все будет нормально. Семь минут. |