Онлайн книга «Теллурия»
– Прогулка отменяется. – Лаэрт угрюмо проводил взглядом Дубца, с хрустом возвращающегося из леса. – Тут все позаросло, не продерешься. – Можно просто поспать на воздухе, отдаться зефиру, увидеть прекрасные сны, – томно полуприкрыл глаза Микиток. – После Железной Богини сон проблематичен, – отозвался Арнольд Константинович. – Можно сыграть в торку, – предложил Серж. – Времени не хватит, – возразил Витте. – Тогда – в слепого дурака? – Скучно. – Господа, а может – гвоздодер? – вспомнил Арнольд Константинович. – В прошлый раз мы кого-то недослушали. – Да, гвоздодер, – вспомнил Иван Ильич и рассмеялся. – Лаэрт, вы нас прошлый раз позабавили… ха-ха-ха… как там: вынь из меня маму? – Вынь из меня маму! – вспомнил и Серж. – Эй, слушай, вынь из меня маму! – Латиф сделал характерный кавказский крученый жест пальцами. – Это невероятно, – тряхнул головой Арнольд Константинович. – Трудно поверить в такую дичь. – Я ничего не придумал, – прихлебывал чай Лаэрт. – Кто был последним? – спросил Латиф. – Я, – ответил Арнольд Константинович. – Моя история была совсем невзрачной, вы уже ее наверняка забыли. – В Саратове? Парень с собачьим мясом? Да-да… – вспоминал неохотно Иван Ильич. – Ежели вы рассказывали последним, тогда следующий – Микиток. Потом – я, затем – бригадир. – Ой, гвоздодер… – жеманно морщась, закачался на подушке Микиток. – Это так чувствительно, так мучительно… – Ку би ле! [39] – шлепнул в ладоши Серж, усаживаясь поудобней. – Перед шабашкой приятно послушать про гвоздодер. – Что значит – перед шабашкой? – спросил Арнольд Константинович, словно не расслышав. – Ну, мы же артель, едем, так сказать, шабашить в Европу, – улыбался Серж. Все переглянулись. – Я еду… шабашить? – прижав ладонь к груди, спросил Микиток с испугом. Арнольд Константинович снял пенсне со своего вмиг посерьезневшего и как-то осунувшегося лица. – Вы, молодой человек, выбирайте выражения-с. Латиф нехарактерно для себя хмыкнул, нервно улыбнулся и закачал головой, поднимая брови: – Ша-ба-шить! Мы – шабашники? А, бригадир? Витте молчал, спокойно потягивая чай. – Я шабашник, дорогие мои! Я еду в Европу шабашить, шабашить, шабашить! – Микиток стал изображать правой рукой забивание гвоздя. – Иван Ильич! Вы подписались на шабашку? Иван Ильич укоризненно-равнодушно глянул на Сержа и отвернулся к чашечке, наполняемой Ду Чжуанем. – Да нет, господа, я просто пошутил… просто хотел… это же шутка… – Это не шутка, – произнес Лаэрт, угрожающе треснув чешуей. – За такие шуточки во время Второй на правило ставили. – Надо же… шабашить… ша-башить! – качал головой Латиф. – Я вам, юноша, не шабашник! – Арнольд Константинович надел пенсне и глянул на Сержа так, что улыбка сошла с его скуластого лица. Повисла тяжелая пауза. Угрожающие звуки жующего Дуная лишь оттеняли ее. Бригадир поставил пустую чашечку на доску, достал портсигар, вытянул папиросу и неторопливо закурил. – Видите ли, Серж, – заговорил он. – Мы профессионалы. Люди с опытом, с историей, с авторитетом. Но это еще не все. Профессионалов в мире достаточно. Может быть, сейчас, после всех войн, их стало даже побольше любителей… Он помолчал, выпуская дым, и продолжил: – Мы – честные плотники. И это нас отличает от многих профессионалов. Вместе мы оказались только отчасти из-за нашего авторитета, опыта и профессионализма. В большей степени вместе мы, потому что мы – честные. Честная артель. И вы, Серж, попали в эту бригаду не только потому, что забили три сотни прямых и всего двенадцать кривых. Есть плотники, забившие больше и лучше. Вы с нами, потому что вы честный. Вы ответственный, этически адекватный человек. Иначе бы вас не было здесь. Бригадир замолчал. Молчал Серж, опустив свои калмыцкие глаза. Молчала бригада. – Мы – плотничья артель. Мы направляемся в Европу, – продолжал Витте. – Европа, колыбель цивилизации. Старушка. Ей пришлось нелегко. Ваххабитский молот ударил по ней. Ударил беспощадно, жестоко. Но Европа выдержала этот удар, хребет ее не сломался. Хотя и треснули многие кости. Она раздроблена, раздавлена. Но – жива. Она залечивает раны, бинтуется, отлеживается. Ей необходим хороший уход, хорошее питание. И хорошие сны. Schlafen ist die beste Medizin [40] , как говорили мои шварцвальдские предки. И они правы. Даже здоровый человек нуждается в хорошем, правильном сне. Что же говорить о покалеченных? Так вот, дорогой Серж, старушка Европа пригласила нас, плотников с востока, чтобы мы обеспечили ей хороший сон. Нашими руками. Нашими молотками. Нашей честностью. И, словно иллюстрируя сказанное бригадиром, Микиток вынул из внутреннего кармана своего фрака изящный золотой молоток с оттиснутым гербом Теллурии, зажал в пухлом кулаке и вытянул вперед руку. Солнце сверкнуло на золотых гранях. – Мы едем туда не шабашить, а честно делать свою работу, – завершил свой монолог бригадир. – И мы не терпим шуток, ставящих нашу этику под сомнение. Вы поняли, Серж? – Я понял, – произнес тот с напряженным лицом. – Нет, друг мой, вы не поняли. Вы произнесли сейчас “я понял” формально, я чувствую это. Вы никогда не относились к нашей совместной работе как к шабашенью. Вы давно уже осознали и осмыслили наши моральные принципы. Вы разделяете их, так как вы – честный плотник. Вы не понимаете другого: почему мы отнеслись к этой шутке столь серьезно. Я прав? – Да, бригадир, – кивнул Серж. – Как этнический немец, я всегда грешил излишним наукообразием. – Бригадир погасил окурок в малахитовой пепельнице, поднесенной Антонием. – Может, кто-то из вас объяснит это Сержу? Все нехотя переглянулись. Желающих явно не было. – Некому? – обвел их взглядом бригадир. Бригада молчала. – Я готов объяснить, – вдруг произнес Латиф. Он расстегнул молнию своей кожаной куртки, снял ее, оставшись в узкой рубашке зеленовато-стального цвета. Неспешно расстегнул пуговицы, снял рубашку, оставшись в белой сетчатой майке. Стащил с себя майку и повернулся к Сержу спиной. На этой смуглой мускулистой спине виднелось большое, почти во всю спину тавро – герб Теллурии, выжженный три года назад следователями в омской тюрьме. Судя по шрамам, тавро выжигали постепенно, совмещая этот процесс с многодневным допросом. Серж уставился на спину. Герб, составленный из ожогов разной толщины, был ему известен как никакой другой: горы с восходящим солнцем, пещера Мактулу в окружении двух ладоней, шершень на эдельвейсе и надпись на алтайском: “МИР И СИЛА В ЕДИНСТВЕ”. На официальном гербе шершень был голубым. Это голубое насекомое, сидящее на горном цветке, всегда очень нравилось Сержу, в нем чувствовалось что-то грядущее, сильное и просторное. Солнце сверкнуло на золотом молотке, все еще удерживаемым Микитком, попало в глаз Сержу. Он невольно перевел взгляд на еще один – маленький, оттиснутый на золоте – герб этой страны, подарившей ему не только профессию, но и смысл жизни. |