Онлайн книга «Витязь на распутье»
Не давало покоя и еще одно. Как ни крути, а ведь мое поведение, по сути, изрядно припахивает чем-то нехорошим. Попытка убедить себя, что молчаливый отход в сторону можно лишь с большой натяжкой назвать предательством, да и то весьма мелким, ни к чему не привела. «Мелких предательств не бывает – оно либо есть, либо нет», – упрямо твердил внутренний голос. И как ему заткнуть рот? Да и невозможно это, потому голос есть, а рот у него отсутствует. Ответить же так, чтобы он заткнулся сам, я не мог – не было у меня таких слов. Была минута, когда я уже был готов – по принципу будь что будет – ехать в Москву, а там без лишних слов швырнуть к ногам Дмитрия весь десяток захваченных пленников. Я даже вышел на крыльцо, чтобы отдать приказ о сборе, открыл рот и… закрыл его, так и не сказав ни слова. Да и кому говорить – вон они, довольные и счастливые, что все обошлось как нельзя лучше, кувыркаются голышом в снегу и от избытка чувств весело орут что-то нечленораздельное. Ну да, ну да, банька. Она самая. Только на сей раз настоящая, на которую я дал добро сразу после того, как сделали перевязки своим и чужим раненым – с паром, с веничками, с сугробами вместо проруби и с блаженной истомой после всего этого. Нет, прикажи, и они тут же буквально через десять минут застынут в строю, готовые куда угодно за своим воеводой, ибо знают – уж коль позвал, бросай все и вперед. Знать бы еще куда вперед. Дорог-то две, а я вновь как витязь на распутье – стою и думаю, налево или направо. Эдакий выбор добра из двух зол. Вообще-то обычно выбирают меньшее, вот только иногда за ним искусно прячется большее. К тому же меньшее зло, как правило, долговечнее. Хотя почему «из двух зол»? Мне, допустим, будет хорошо и там и там, Ксении тоже. Федору? Не настолько он честолюбив, чтобы долго расстраиваться, если я выберу ту дорогу, на которой Дмитрию дарована жизнь. В конце-то концов, царевич должен меня понять – таким образом добывать власть нельзя. Не хочу я, чтобы впоследствии и у меня, как у пушкинского Бориса Федоровича, «мальчики кровавые в глазах». Точнее, не мальчик, постарше, подрос он с тех пор, но имя прежнее – Дмитрий. Хотя нет, на самом деле у старшего Годунова в глазах их не было, поскольку он не отдавал приказа убить, зато мне они обеспечены. Останавливало одно – парень и впрямь зарывался не на шутку, и не исключено, что, спасая ему жизнь, я обреку Русь на такое кровавое жертвоприношение, что мне потом не только мальчики станут мерещиться – толпы… Дважды ко мне осторожно заглядывал Дубец, еще по разу – Емеля и Вяха Засад, но я даже не слышал, что они говорят, – лишь махал им рукой, выпроваживая обратно, а затем и вовсе переставил стул спинкой к двери, чтобы не мешали думать. «Монету, что ли, кинуть?» – с досадой подумал я, отчаявшись в своих душевных метаниях. В это время дверь очередной раз скрипнула – снова кому-то неймется, – и я мрачно бросил через плечо: – Потом загляни. – Мне б токмо узнать, – прозвенел тонкий голос. Я повернулся и озадаченно уставился на Павла. Нет, Павлину, но одетую как и прежде, во все мужское. Так-так. Узнать, значит. А ведь я, между прочим, еще ничего не решил. Она сделала пару шагов и остановилась в ожидании. – А ну-ка, присядь, – сказал я ей, указывая на лавку. Как там говорят? Устами младенца глаголет истина? Что же, посмотрим. Правда, передо мной далеко не младенец, девчонке двенадцать с лишним лет, но мы – народ непривередливый, так что сойдут и подростковые уста. Павлина между тем робко присела на самый краешек лавки, сложила руки на коленях и уставилась на меня. Во взгляде покорность и готовность принять любое решение. А еще надежда, что решение вопреки всему будет приятное. – А ну-ка ответь, если для того, чтобы сохранить верность одному, надо предать другого, это правильно? Павлина всплеснула руками: – Да как же?! Неужто ты сам, дяденька князь, не ведаешь, что оное грех?! Да и самому каково жить опосля?! Устами младенца… В общем-то я сам сказал себе то же самое, разве что иными словами. Ну что ж, тогда переиначим вопрос. – А если не предать, а только отступить в сторону, дав погибнуть? – уточнил я. Павлина пожала плечами: – Дак ведь все одно. Вот у нас в сельце дьячок Евангелие часто читал, а я слухала. Тамо про дядьку-воеводу как-то сказывали. К нему тож одного привели на суд. Воевода и так, и эдак, мол, невиновен он, а народ все одно – распни его. Ну он осерчал, плюнул и говорит им: будь по-вашему, а я пошел руки мыть, чтоб евоной крови на мне не было. Токмо тот распятый Христом оказался. А дьячок сказывал, что как воевода ни старался, сколь руки ни намывал, а господь его все одно не простил. – Ты это к чему? – недовольно спросил я. – Дак ведь он тоже вроде как не предавал, – пояснила Павлина еле слышно. – Ан господу все одно – не понравилось. – А если бы этот человек был не Христос? Павлина передернула худенькими плечами: – Все одно – кровь есть кровь. Опосля не отмыться. Иное дело – тать, а иное… – И, не договорив, печально уставилась на меня – правильно ли сказала, угодила ли. – Вот и мне кажется, что кровь есть кровь, – кивнул я ей и поинтересовался: – А ты чего узнать-то прискакала? – Дак ведь невмоготу в ожидании томиться, – выпалила девчонка. – Уж лучше сразу услыхать, чем так вот… – Пока что ничего не решил, – честно ответил я. – Но уж, во всяком случае, до весны ты тут точно поживешь – куда тебе в такой одежде на мороз? А потом поглядим. И вновь задумался. Слова Павлины меня удовлетворили не полностью, но зато побудили к действию. Теперь я точно знал, что мне делать дальше и у кого получить окончательный ответ… Я легко поднялся со своего стула и бодро гаркнул: – Дубец! Стременной появился молниеносно. – Повелеваю седлать коней. Раненых оставляем. Из пленных с собой берем только здоровых. – А-а… ентот, как его… Каравай? С им как? – напомнил Дубец. – Его… отправляй самым первым, – распорядился я и зло усмехнулся – пусть завтра все получится точно так же, как пару часов назад, а сегодня дадим охотникам, сидящим в Москве, еще немного помечтать… Каравай через пять минут ускакал докладывать хозяевам о том, что все в порядке, а гвардейцы принялись седлать коней, собираясь в путь. «Если в темноте в город не пропустят – значит, не судьба», – решил я, подъезжая к Яузским воротам. Пропустили. Да и рогатки на улицах раздвигали зачастую раньше, чем мы подле них останавливались, причем ни разу не спросили – куда и зачем. Нас беспрепятственно пропустили и через Никольские ворота, хотя тут десятник стрельцов заметил, разглядывая плотную стену всадников за моей спиной: |