Книга Призрак улицы Руаяль, страница 19 – Жан-Франсуа Паро

— А этот туземец? Как его зовут?

— Наганда, из племени микмаков [22] . Он очень скрытный. Я не знаю, как можно иметь с ним дело. Представьте себе, он вбил себе в голову, что должен спать на пороге комнаты моей подопечной! Как будто бы ей грозит опасность в моем доме! Пришлось отвести ему для жительства чердак.

— Где он, без сомнения, и пребывает?

— И пусть радуется; будь моя воля, я бы держал его в погребе.

— Но там у вас хранятся шкуры, — сухо заметил Николя.

— Вижу, вы неплохо осведомлены о тонкостях моего ремесла.

— Сейчас я попрошу вас пройти в соседнее помещение. Мне надо поговорить с вашим сыном.

— Но почему я не могу остаться? Он очень чувствительный мальчик, а я вижу, что смерть кузины его крайне разволновала.

— Не беспокойтесь, я его не задержу.

Бурдо проводил свидетеля в комнату по соседству с кабинетом начальника полиции и вернулся вместе с сыном Галена. По бледному лицу молодого человека градом катился пот, вызвавший удивление Николя. Комиссар знал, чрезмерное потоотделение часто свидетельствовало о неуравновешенности нрава: пот мог выделяться как от усталости, так и от страха. Когда Николя сообщил молодому Галену, что кузина его убита, он еще больше побледнел и несколько минут не мог выговорить ни слова.

— Вы — Жан Гален, сын Шарля Галена, старшины гильдии меховщиков, проживающего на улице Сент-Оноре, не так ли? — наконец, задал ему вопрос Николя. — Сколько вам лет?

— В день святого Михаила мне сравняется двадцать пять.

— Вы работаете вместе с отцом?

— Да. Я изучаю ремесло, чтобы впоследствии занять его место.

— Чем вы занимались вчера вечером?

— Я ходил гулять на бульвары, хотел посмотреть ярмарку.

— В котором часу?

— С шести часов и до позднего вечера.

— Вам не хотелось пойти посмотреть фейерверк?

— Я не люблю толпу.

— Но на бульварах тоже хватало народу. Как вы полагаете, кто-нибудь может подтвердить ваши слова? Вы никого не встретили в тот вечер?

— Около полуночи я вместе с приятелями выпил несколько кружек пива возле заставы Сен-Мартен.

— Имена приятелей?

— Случайные люди. Я не помню, как их зовут; я много выпил.

Вытащив из кармана огромный носовой платок ослепительной белизны, он вытер им лицо.

— В самом деле? Может, у вас имелись особые причины напиться?

— Эти причины касаются только меня.

Николя подумал, что, несмотря на вполне беззлобный вид, молодой человек не слишком общителен.

— Вы сознаете, что речь идет об убийстве, а потому любая, даже самая маленькая деталь может иметь решающее значение? Пока я вижу, что у вас нет алиби.

— Что вы подразумеваете под алиби?

Его интерес к деталям и стремление избежать разговора о печальном событии удивили Николя.

— Алиби, сударь, это доказательство того, что в то время, когда произошло убийство, некто присутствовал в ином месте, нежели место совершения преступления.

— Из чего я делаю вывод, что вы знаете, где и когда убили мою кузину.

Решительно, молодой человек выказывал неопровержимую логику и абсолютное хладнокровие. Являя быстроту соображения и завидную проницательность, он оказался гораздо более изворотливым, чем могло показаться на первый взгляд.

— Ответы на эти вопросы вы скоро узнаете; сейчас меня интересует другое. Вернемся к вашему времяпрепровождению. Когда вы вернулись домой?

— К трем часам ночи.

— Вы в этом уверены?

— Мачеха подтвердит вам; она приехала в фиакре и поссорилась с кучером. Он считал, что в три часа ночи надо платить двойной тариф. Затем…

Он закусил губу.

— Впрочем, это вас не должно интересовать.

— Полиции интересно все, сударь. Это имеет отношение к позднему возвращению вашей мачехи? Молчите? Как вам угодно, но, поверьте, в конце концов, мы все узнаем.

Допрос можно было бы продолжить, однако комиссару не терпелось побольше узнать об остальных членах семейства меховщика. А молодой человек мог и подождать.

На улицу Сент-Оноре возвращались молча и в унынии. Николя перебирал в памяти ответы отца и сына Гален. Его удивляло, что оба не нашли нужным поинтересоваться, каким образом убили их родственницу. Отец не настаивал, а сын вообще ни о чем не спрашивал. Когда фиакр остановился возле лавки «У двух бобров», стрелки часов приближались к шести. Николя запретил обоим мужчинам разговаривать с кем бы то ни было, пока он не допросит остальных членов семейства. Он решил запереть обоих Галенов в рабочем кабинете, дабы не дать им возможность сговориться с домашними, которых он хотел немедленно допросить, пока они еще не успели обдумать свои показания и не придали им видимость правдоподобия. Неожиданно его охватили сомнения: не слишком ли резко он взял быка за рога? Ведь, в сущности, ничто не указывало, что преступление совершил кто-то из членов семьи, и что искать убийцу следует именно среди них. Тем не менее, интуиция, а также стремление сохранить в тайне рождение ребенка или выкидыш, побуждали его начать поиск преступника именно с дома Галенов. Хотя, если исключить желание скрыть позор племянницы, Шарль Гален не давал повода для обоснованных подозрений.

А может, причиной преступления стала семейная честь? Та самая семейная честь, что многократно возникала на пути полицейского Николя Ле Флока, надменная гордыня, присущая дворянам, и способная развратить любую, даже самую прекрасную душу. Разве он сам не нес клеймо бастарда исключительно из-за этого обветшалого понятия? Семейная честь, обитавшая за высокими стенами родовых гнезд и вынуждавшая их обитателей обдумывать каждый свой шаг, мгновенно натравливала презрение соседей на того, кому случайно довелось оступиться. Когда один из членов семьи дерзал нарушить привычные устои, из-за него могли забросать грязью всю семью. Неужели сейчас он вновь столкнулся с этой пресловутой честью? В делах, затрагивавших семейную честь, некоторые судьи прибегали к произвольным арестам среди бела дня. «Письмо с печатью», позволявшее без суда и следствия упрятать в тюрьму любого, явилось истинным достижением в деле сохранения тайны: к нему прибегали в тех случаях, когда иные способы избежать скандала уже не могли помочь. Аресты с участием судебных представителей происходили в открытую, а на основании «письма с печатью» преступника, оберегая честь его семьи, изолировали от общества незаметно, и проступок исчезал вместе с его виновником в подземной камере или в монастырской келье. Полиция проводила следствие, и преступление выплывало наружу; король же, подписывая «письмо с печатью», скрывал и преступника, и его вину навсегда. Возможно ли, что Элоди Гален погибла по причине излишне обостренного чувства чести ее родственников, кои, сочтя преступным ее отклонение от пути праведного, сами пошли на преступление?