Книга Мучная война, страница 47 – Жан-Франсуа Паро

— И о чем, же, по-вашему, идет речь?

— Пока ум мой блуждает в потемках.

— Ваше замечание о царапине на ладони заинтриговало меня, — произнес Бурдо. — Неужели вы полагаете, что яд в организм Мурю ввели через руку?

— Возможны еще более неожиданные способы. Во времена Борджиа во Флоренции существовали перчатки со скрытыми шипами; уколов палец, они вводили в него яд. Мне кажется, что сейчас мы имеем дело с чем-то подобным.

— У меня даже мороз по коже, — поежился Бурдо.

— А можно ли определить яд? — спросил Николя.

— И полностью ли вы в этом уверены?

— Готов отдать палачу руку на отсечение. Странный цвет крови в совокупности с другими феноменами внутреннего разложения красноречиво свидетельствуют именно об отравлении; у меня больше нет сомнений.

— А как это можно доказать?

— Надо найти убийцу и посмотреть, чем он воспользовался.

— Иными словами, — проговорил Бурдо, — надо схватить змею за хвост! Однако будет весьма затруднительно убедить в этом судью по уголовным делам. Господин Тестар дю Ли артачится из-за любого пустяка, а уж про яд Борджиа и говорить нечего!

Бросив на инспектора странный взор, Семакгюс что-то пробормотал, но быстро закусил губу.

— Давайте сохраним наше открытие в секрете. Рассмотрим отравление неизвестным ядом как исходную гипотезу. Господин Тестар дю Ли не станет расспрашивать подробности. Что касается нашего друга Сансона, то по дороге на улицу Пуассоньер я шепну ему, что кое-какие мелкие детали окончательно убедили нас в том, что это убийство.

Все согласились с Николя, однако Семакгюс продолжал еще о чем-то размышлять. Выходя из мертвецкой, Николя спросил Бурдо:

— Все говорят, что супруги Мурю не ладили между собой. Жену булочника недолюбливали; подмастерья осуждают ее за надменность. Муж, как я слышал, вел себя безжалостно по отношению к беднякам, с должников драл три шкуры, а когда речь заходила о прибыли, озверевал окончательно. Соседи считали его рогоносцем. Предполагают, что булочница водила шуры-муры с учеником, смазливым прощелыгой, сорившим деньгами во всех злачных местах Парижа.

— А что наши двое подмастерьев?

— О них отзываются по-разному, одни их защищают, другие поносят. Они всегда вместе, вот люди и судачат об их нравах. Тем более что старший всегда оберегает младшего. В общем, они рискуют попасть на костер; везде есть охотники нацарапать донос.

— Среди посетителей садов Тюильри немало тех, кто предпочитает греческую любовь, — возмущенно начал Семакгюс, — но я не уверен, что ко всем Ленуар относится столь неблагосклонно. Впрочем, обвинить несчастных детей, попавших в жернова большого города, гораздо проще, ибо если с нуждой они еще кое-как борются, то правосудию явно противостоять не смогут. Таких легко отправить на костер. В 1720-е годы одного подмастерья, действительно, сожгли.

— …из-за пристрастий, которые с милой улыбкой терпят при дворе, где бардашей можно встретить в каждом коридоре! — возмущенно подхватил Бурдо. — Увы, к несчастью, репутация обоих учеников булочника, действительно, вызывает подозрения. Возможно даже, хозяин грозился вышвырнуть их на улицу…

— Третий ученик насмехался над ними. Кстати, какого черта он не объявляется? Где его искать?

— Ума не приложу. Я оповестил всех наших осведомителей. Что касается записки, найденной у Мурю, то, как заверил меня Рабуин, речь идет о Гурдан, по прозвищу Графиня. Это своего рода суперинтендантша удовольствий, недавно она приобрела новый дом на улице Де-Пон-Сен-Совер.

— В ее прежнем заведении на улице Сент-Анн, — игривым тоном подхватил Семакгюс, — вы могли вкусить самых изысканных наслаждений. К сожалению, надо признать, иногда ее клиенты получали пинки Венеры.

— Не стоит ворошить неприятные воспоминания, — насмешливо произнес Николя.

— О чем вы говорите, сударь. У меня дома есть все, чего только можно пожелать, и хотя моя нынешняя кухня без перца, зато с огоньком, следовательно, я чувствую себя прекрасно.

— Мне кажется, Николя, — начал Бурдо, — что, прежде чем встречаться с Графиней, неплохо бы нанести визит нашей давней знакомице Полетте. Она знает этот мир и все его секреты.

— Поход к ней не доставит мне удовольствия. Может, вы к ней сходите?

От их последней встречи у него осталось крайне неприятное воспоминание. Из-за отъезда Сатин в Лондон ему пришлось выслушать немало едких упреков, разбередивших в нем чувства, близкие к угрызениям совести, о чем он до сих пор не мог забыть.

— Убежден, — бесстрастно продолжал Бурдо, — для вас она охотно запоет, ведь вы знакомы столько лет! По-моему, от вас она ничего не скроет.

— Хорошо, я пойду. Делать нечего. Учитывая возраст, наша давняя подруга вряд ли захочет встречаться с нами по доброй воле, а значит, будет либо изливать желчь, либо липко сюсюкать. Но, надеюсь, она предложит мне своего ликера! У нее он всегда превосходный! А госпожа Мурю?

— По-прежнему под домашним арестом.

— Надо внушить ей, что придется сидеть в четырех стенах до тех пор, пока она не будет с нами откровенна. А ученика надобно отыскать, сообщите об этом всем, кому следует. Во что бы то ни стало найдите его. Господа, уже поздно…

К великому удивлению комиссара, Бурдо и Семакгюс заговорщически переглянулись.

— Надо признаться, дорогой Николя, мы составили заговор, — произнес Семакгюс.

— Нам хотелось немного отвлечь вас от одолевающих вас забот.

— Господин де Лаборд, чье пристрастие к музыке и изящным искусствам вам хорошо известно, предложил нам билеты…

— Я не слишком доверяю нашему другу в том, что касается театра. Куда вы хотите меня вести? В заведение Гурдан?

— Пьер, — промолвил Семакгюс, — не кажется ли вам, что со временем характер нашего друга начал портиться? Он во всем видит только подвох. Разве можно сомневаться в благих намерениях таких друзей, как мы? Какое оскорбление! Идемте, дорогой, предоставим ему самому справляться со своей черной меланхолией.

И он с нарочито серьезным видом взял Бурдо под руку.

— Полно, господа, успокойтесь, я весь внимание. Я просто не могу упустить возможность посмеяться над заговорщиками.

— Благодарим покорно, — ответил Бурдо. — Теперь это называется «посмеяться». Меня, отца семейства и образцового супруга, записали в распутники!

— А что тогда говорить обо мне, — подхватил Семакгюс, — об отшельнике из Вожирара, полностью посвятившего себя ботанике и облегчению страданий наших ближних? Я так возмущен, что вряд ли мне еще раз захочется перекинуться словом с этим желчным насмешливым магистратом.

— Довольно! Я слагаю оружие к стопам дружбы.

— Вот наконец разумная речь. Тогда слушайте. Сегодня вечером мы приглашены в Оперу на премьеру «Серфаль и Прокрис» Гретри, на либретто господина Мармонтеля. В свое время спектакль был показан в Версале на свадьбе графа д’Артуа с Марией Терезией Савойской.