Онлайн книга «Чумная экспедиция»
|
Упоминание о деньгах заставило ее открыть глаза. – Ядреный кавалер… - дрожащим голоском прошептала она. - Глашка… Негасим… Герасим… – Какой Герасим? - переспросил Архаров. – Не-га-сим… - очень четко и громко начав слово, к концу его Марфа утратила дыхание и рухнула обратно на подушку. Архаров остался стоять в недоумении. – Герасим? Марфа опять собралась с силами. – Искомай за рябой оклюгой… почунайся дером от масы… – Марфа! Но она больше ничего не сказала. – Бредит, - заметил, подходя, служитель. - Зря все это. – Ан не бредит, - возразил другой, еще совсем молоденький. - Я знаю, это она по-байковски чешет. – И сама не разумеет, что чешет. – По-каковски? - переспросил Архаров. – По-байковски. Так мазурики перекликаются, еще нищие. Простому человеку не понять. Архаров еще постоял, позвал Марфу, но она не отвечала. Тогда лишь он пошел прочь - и начал скидывать свои белые одеяния прямо во дворе, невзирая на холод. – Искомай за рябой оклюгой… почунайся дером от масы… - твердил он. Нужно было запомнить эти слова, донести их до знающего человека. Марфа что-то пыталась сказать - забыв, что Архаров байковскому наречию не учен. Что-то же они значили! О чем-то же она просила его? Или приказывала? К нему подошел доктор Вережников. – Напрасно вы это, - сказал он укоризненно. - Схватите горячку, лечить некому, все врачи - по баракам. – Мне, господин доктор, перо и бумага надобны. И велите, чтобы мой мундир принесли, - отвечал на это Архаров. Он догадался, что надо прямо здесь записать странные слова. А растолкует их… да тот же мортус Федька! Доктор велел срочно сыскать какого-то Коробова со всем его хозяйством. Когда мортусы при Архарове с определенной бравадой изъяснялись по-байковски, он угадывал общий смысл их речей - кроме, разве что, Ваниной песни. Но тут догадок было мало. Какой-то Герасим, какая-то рябая оклюга… – Господин Архаров, вам грамотный человек не нужен? - вдруг как-то не совсем уверенно спросил доктор Вережников. – А что, имеется? Грамотный очень даже пригодился бы! Граф Орлов, мотаясь по всей Москве, желал получать письменные донесения. А Архаров лучше бы с фехтмейстером два часа в зале пропрыгал, обливаясь потом, чем несчастную цидульку в три строки собственноручно изготовил. Его нелюбовь к бумаге была такова, что стоило взять перо в руку - ладонь мокрой делалась. – Вылечили студента, ему податься некуда. У нас пока живет, за больными ходит, да не по душе ему это. И не по силенкам. – Студента? - Архаров не сразу сообразил, что в Москве имеется свой университет, детище графа Шувалова. – Да, толковый малый, только глупостями занимается, - с неудовольствием отметил Вережников. – А делопроизводству обучен? – Сомнительно. Мы его пробовали приставить записи вести - не заладилось. А вы, сударь, с ним потолкуйте. Служитель принес мундир и штаны Архарова, поставил к его ногам сапоги. От всего имущества нестерпимо воняло. – Ничего, зато живы останетесь, - утешил доктор. Вскоре явился тонкий узкоплечий юноша в кафтанище с чужого плеча, белобрысый, почти безбровый, росточка малого, на вид подросток. Он принес стопку бумаги, чернильницу и перо - за собственным ухом. Странно даже было, что здоровенных мужиков чума загоняла в могилу, а это дитя выжило. Смущен юноша был беспредельно, и всякому было понятно - ощущает неловкость за то, что вообще на сей свет явился. Но сказал, что звать его Александром Коробовым, а лет ему двадцать четыре. – Давай пиши, - тут же приказал Архаров. - А ты, братец, ему посвети. Студент располодил свое хозяйство на лавочке и, скрючившись в три погибели, изготовился писать. – Искомай за рябой оклюгой, - внятно продиктовал Архаров. - Есть? Почунайся дером от масы. Студент поднял голову. – Записывай, не ленись, - одернул его доктор Вережников. – Я не ленюсь. «Дером» - через «есть» или через «ять»? Архаров (как всегда, неожиданно для зрителей и слушателей) расхохотался. Он вообразил себе гнусавого мортуса Ваню, решающего вопрос о правописании в байковском языке. – Как напишешь, так и ладно, - успокоил студента доктор. - Возьмите его, господин Архаров, в судах секретари и того хуже пишут, а дело разумеют. – И из каких же ты, Коробов? - спросил Архаров. – Из разночинцев. Архаров поглядел на доктора, словно бы задавая вопрос: это как? Есть дворяне, есть мещане, есть крестьяне. Есть духовное сословие. А разночинец кто такой? Промеж них всех болтается, как дерьмо в проруби? Будучи в Петербурге всего-навсего исполнительным офицером, он и не знал, что слово уже введено в документы. А сейчас ему сделалось любопытно. – Меткое словечко. Оно одно людей разного звания объединяет, - отвечал Вережников. - И государыне нравится, она его все настойчивее в обиход вводит. Да я и сам - разночинец. – Давно ли? - спросил Архаров, имея в виду государыню. – Вообще-то, сдается, давно. Есть какой-то указ о тех, кто незаконно пишет себя в дворянстве, еще при царице Елизавете его огласили, так там вроде пытались разобраться, кто такие разночинцы. Наверно, с того времени государыня слово знает. А потом еще университетские бумаги. Там вроде граф Шувалов совсем красиво изволил выразиться: разночинцы есть образованные простолюдины. Но это давно было, в пятьдесят пятом, как университет заводили. Вот тут бы Левушка точно помянул всуе древнюю историю. Архаров этой науки не понимал - дай Боже управиться с новыми законами и с новым начальством, куда еще старые помнить… Он взял листок бумаги с поддсохшими чернилами. Написано отчетливо, ни единой кляксы. Взять, что ли, бедолагу? Ишь как смотрит, и податься ему некуда… Крайне редко Архаров жалел людей. Чаще на них непутем обижался или же сердился. И тут сперва сказал себе было, что таких жалобных разночинцев нужно на годик-другой определять в армейские полки, чтобы сделались мужчинами. А потом возразил - да куды с таким росточком и с девичьим личиком? Карабина не поднимет. – По-французски разумеешь? – Немного, больше по-немецки. Могу читать на аглицком. – И чему ж тебя профессора в университете учили? - спросил Архаров. – Астрономии! Геометрической и физической! - первым делом вспомнил студент, и тут его опущенные долу голубые глаза явились наконец, распахнулись, засияли, и в них обозначилась безмолвная, но восторженная похвала сей науке. Сразу можно было уразуметь - ничего важнее для Саши Коробова в свете не было. Архаров вздохнул - на его взгляд, как раз ничего бесполезнее не было. |