Онлайн книга «Окаянная сила»
|
Посольство разместили на постоялом дворе Мермана и в близлежащих домах, а двор Мермана был напротив пристани, где суда разгружались, и получился как бы хитрый намек — поскорее бы вам, послам, отселе убираться… Они и рады бы убраться, но переправиться через реку Двину помешал ледоход. По льду на санях — так не успели. А пока можно будет плыть в яхтах и барках — жди! Вроде совсем чистая вода, а лодочники разумно говорят, что лед с верховий еще движется, и даже могут точно назвать — откуда именно. Впрочем — поди проверь… Обо всем этом Алена вроде и знала, как все горожане, да как-то не задумывалась, пропускала мимо ушей. И вдруг оказалось, что надо было слушать всю ту околесицу, которую фон Рекк плел насчет русского царя! Царь же вошел в услужливо распахнутую дверь, поклонился приподнявшим зады над стульями зазорным девкам, и молвил по-немецки: — Добрый вечер, барышни мои! Следом втиснулся Алексаша Меншиков, успевший за эти годы каким-то образом приблизиться к государю — не иначе, кого неразумного выследил и схватил… — Вот, гляди, Петр Алексеич, — сказал он по-русски, — выбирай! Не бойся — девки чистые. Сколько ж можно без баб! — Да, пожалуй, что с самого Пскова постимся, — отвечал государь, с великим любопытством глядя на немок, да и они вовсю уставились на него, долговязого. И вдруг поняла замершая в уголке Алена, что он сейчас, пожалуй, и красив… Давно она не видала Петра Алексеича — и когда же это было, что она ему выдранный с мясом рукав станового кафтана на место вшивала? И было ли? Последний раз мелькнуло перед ней царское личико в тот самый день, когда государь, собравшись в Архангельск, с Дунюшкой торопливо прощался. Он ее ровнешенько на год моложе — тогда ему, выходит, должен был двадцать один годок исполниться, а глядел он, тощий да узкоплечий, совсем отроком юным. Теперь же ему двадцать пять скоро будет — выходит, самой Алене уж двадцать шесть? Господи Иисусе, вот ведь и пролетели молодые годочки… Похорошел, возмужал Петр Алексеич. Дунюшка-то его еще отроком долговязым любила, а ныне вширь малость раздался, не пухлость в лице, а приятная округлость… Ишь ты! Дуры же немки не столько на лицо глядели, сколько на кафтан, и Алексаша это заметил. — Ничего, дайте срок! — сказал он им по-русски. — Возвращаться будем одетые на парижский лад! У вас же тут, в вашей Риге, не принарядиться толком… — Да и поташные деньги нас только в Амстердаме ждут, — усмехнулся государь. — До того времени следует ефимки-то поберечь. Ты как с девками сговорился, Алексаша? Дорого не запросят? — Петр Алексеич! — весело и в то же время с жаром воскликнул Меншиков. — Да хоть бы ты купил весь этот дом с рухлядью и с бабами — десятой части расходов Франца Яковлевича не выйдет! Не скупись, отведи душеньку, разговейся! Девки ласковые, чистые! Стол вон накрыли! Вели — я тебе водочки анисовой налью, сыру пармезану отрежу. Пиво тут у них доброе, сам пробовал, можно за дорогими конфектами и сахарами послать. — Анисовой? — Государь явно заинтересовался. — Любо! Меншиков подтолкнул фрау Эльзу к столу — спроворь, мол, как надо… Царю налили, дали рюмку на тарелке красивой Лизхен — поднести. Он выпил, поцеловал Лизхен в губы, но кратко. — Не угодила? — спросил Алексаша. — Ну, стало быть, мне угодит, а тебе иная услужит. И сам себе плеснул анисовой. Петр Алексеич подсел к столу, взял маленький пирожок, разломил, понюхал. — Скоромное, Алексаша. Пост-то еще не кончился. — Ну так и пармезан — скоромное. Однако нельзя ж не закусывать! Пить без закуси — вот подлинный грех, его тебе Ивашка Хмельницкий так просто не отпустит! Алена из своего уголка дивилась — никогда она таким государя не видела. Сколько помнила — всё у него на ходу, всё впопыхах, налетит, улетит, а тут на тебе — расселся… Государь быстро съел скоромный пирожок. — С салом и с луком, — сообщил. — И луку больше. Алексаша уселся на самый большой стул, за юбку притянул к себе Лизхен, обнял за стан, усадил на колени. — Выпьем, закусим, отведем душеньку! — провозгласил он. И, словно в ответ, девица заиграла на своей домре, запела пресерьезным тоненьким голоском. Но как бы для себя пела: хочешь — слушай, хочешь — нет. Государь взял руками с блюда пузатую копченую рыбешку, каких в Риге очень любили, но не укусил, а задумался. — Слышь, Данилыч, а не взять ли нам таки того морского зверя коркодила, что в аптеке видели? — спросил вдруг он. — Коркодил хоть и невелик, а сделана чучелка славно. — Побойся бога, Петр Алексеич, старый хрен аптекарь за него запросил немилосердно. Коркодилов-то в Европе мы, чай, найдем немерено! И подлиннее рижских. Нешто это коркодил? Меншиков, выпустив на минутку из объятия девку, показал руками длину не более аршина. — Шавка подзаборная, а не коркодил! Погоди, государь, я тебе в Амстердаме такого за те же деньги сыщу, что с тебя ростом станет! Петр Алексеич рассмеялся. — И рыбу-свертфиш купим, и мух сушеных на булавках! Тут-то разве товар? А цены? Вот я шпагу со шпажным поясом золотным сторговать хотел — десять золотых просили за одну лишь шпагу! Там шпаги были доброй стальной работы, я уж за золоченой и не гнался, а посеребренную хотел. На семи бы золотых сошлись, да купец уперся, я осерчал… — Семь золотых за шпагу? Столько-то можно, — позволил государь. — Но не тут. Ты сам моей казной ведаешь — сам в Амстердаме денег на шпагу и возьмешь. А шпажный пояс ременный купишь. А до того времени, Алексаша, пояса-то затянем. — Как прикажешь, государь! — не особо огорчаясь, отвечал Алексаша. — И без того с нас тут втридорога дерут. Да что ж ты себе девку никак не выберешь? Хошь — мою бери, Лизхен. А то вон Таубхен… — Он указал на дебелую девицу, сидящую, сложив чинно ручки на коленках, и с примороженной улыбочкой. — У немцев и девок-то деликатно зовут: Таубхен — голубка. А у нас — Машки да Парашки… Петр Алексеич неуверенно подошел к Таубхен. Она поднялась и низко присела, явив едва ли не всю грудь в вырезе спущенного на плечи платья. — Скучна больно, — заметил он. — Как ежели б и не блядовать собралась… — Пышна ж, Петр Алексеич! — вскричал Меншиков. — Брезгуешь? Ну, хочешь, медикуса Петьку Постникова призовем, он их посмотрит и скажет — чисты ли! Он, чай, в самой Падуе учился — он подтвердит! Государь пожал плечами. — От скуки всё это, Алексаша, — молвил. — Скорей бы в Кенигсберг! Вот там-то из пушек постреляем! Я у курфюрста его главного канонира попрошу, фон Штернфельда. Те офицеры, что курфюрст к нам под Азов присылал, уж больно его хвалили, а я и запомнил! — Под Азовом-то ты, государь, больше нынешнего о девках толковал, а к девкам прибыл — про пушечную стрельбу заладил! — дерзко заметил Алексаша. |