Книга Ересь, страница 13 – С. Дж Пэррис

Томас Аллен порывисто обернулся, гордо вскинул голову и возразил:

— Я не могу купить новую одежду, ректор Андерхилл, и вам прекрасно известно почему. Так что я не обязан извиняться за то, в чем нет моей вины. — С этими словами он скрылся из наших глаз.

Ректор все еще смотрел ему вслед. Кажется, он устыдился собственной суровости.

— Бедный мальчик, — пробормотал он, качая головой.

— Почему «бедный»? — с любопытством переспросил я. — Кто он такой?

— Зайдем для начала под крышу, не стоит снова мокнуть. — Мы поспешно нырнули под арку, спасаясь от неутомимого дождя. — Печальная это история: юноша только начал жить, а на него уже обрушились такие несчастья. Простите, что он потревожил вас.

Я покачал головой: юноша ничем не досадил мне, а история меня заинтересовала.

— Его имя Томас Аллен. Его отец, доктор Эдмунд Аллен, был профессором богословия и до прошлого года моим заместителем.

— Неужели всем членам университета позволяется проживать здесь вместе с семьей? — изумился я.

— Вовсе нет, только главам колледжей. Когда Эдмунд женился, он покинул университет и сделался настоятелем одной из лондонских церквей. Но после смерти жены он вернулся в колледж, а Томас, тогда еще не достигший студенческого возраста, жил в приемной семье в городе. — Ректор вновь покачал головой, демонстрируя приличествующую случаю печаль, хотя все еще не объяснил, в чем дело. — Эдмунд был славным человеком, его назначил на должность сам граф Лестер, как и меня.

— Глав колледжей назначают, а не выбирают на совете профессоров? — уточнил я, прикинувшись несведущим.

— Как правило, все члены колледжа участвуют в выборах, — признал он, слегка смутившись. — Но у нас на высоких должностях окопалось немало тайных папистов, некоторые были назначены еще королевой Марией и так и не сменили убеждений. И вот, чтобы удалить их, граф назначает своих доверенных людей, убежденных и испытанных сторонников Англиканской церкви. Это временная мера — пока не будет окончательно истреблена эта зараза папизма. Я был личным капелланом графа, — добавил ректор с самодовольной улыбкой, слегка надувшись от гордости.

— Университетские профессора не возражали против вашего назначения?

— Кое-кто возражал, если желаете знать, — проворчал он. — Но мы все тут так или иначе имеем покровителей. Эдмунда Аллена граф назначил по моей рекомендации: мы с ним вместе учились в этом колледже. И представьте себе, как все мы были ошеломлены, когда в прошлом году обнаружилось, что Аллен тайно придерживается старой веры, да не очень-то и в тайне — у него и запрещенные книги обнаружились, и переписка с католическими семинариями во Франции.

— Это преступление?

— Если было бы доказано, что он знал о тайном прибытии миссионеров из Франции, а тем более способствовал ему, Эдмунд не избежал бы эшафота. Но таких доказательств не обнаружилось, одни только слухи. А сам он на допросе ни в чем не признался.

— И его покарали?

— Допрашивали его с пристрастием, но кара оказалась сравнительно легкой. — Ректор в задумчивости прикусил губу. — Граф, сами понимаете, был в ярости. Аллена тут же лишили профессорского звания, однако граф смилостивился и предложил несчастному покинуть страну. Вернуться он не смеет под страхом тюремного заключения. Он отправился во Францию и обосновался в Английском колледже в Реймсе.

— Я слышал об этом колледже. Его основателем, кажется, был Уильям Аллен?

— Да, его родственник. Это старый католический род. А Томас, сын Эдмунда Аллена, тот юноша, который имел дерзость обратиться к вам, учился тогда на первом курсе. Он не последовал за отцом в изгнание, просил разрешения закончить учебу здесь, хотя многие члены колледжа настаивали на его исключении: ведь его отец покрыл себя позором.

— Было бы жестоко наказывать сына за провинность отца. Или он тоже причастен к преступлению?

— Трудно сказать. Все студенты приносят присягу и клянутся признавать ее величество главой Церкви и высшим религиозным авторитетом в стране, однако вы сами прекрасно понимаете: иной человек бумагу подпишет, а в сердце своем скрывает мысли, этой бумаге противные. Томаса Аллена тоже допрашивали о его вере — и весьма усердно, можете быть уверены, — многозначительно завершил свою речь ректор.

— Его пытали? — в ужасе спросил я.

Ректор с таким же ужасом уставился на меня:

— Вы считаете нас варварами, доктор Бруно? Я говорю о самом обычном допросе, хотя, конечно, жестком и тяжелом для юноши. Признаю, ему задавали такие богословские вопросы, на которые иной профессор затруднился бы ответить, и каждое слово в его ответах перетолковывали так и эдак. Что поделать, преступление и изгнание его отца стали делом публичным, государственным, так что мы в колледже обязаны были проявить сугубую бдительность по отношению к сыну. Недоставало только, чтобы нас обвинили в потворстве папистам.

— Насколько я понимаю, раз Томас по-прежнему тут, значит, испытание он прошел?

— В итоге было принято решение позволить ему остаться, однако за собственный счет. Стипендии его лишили.

— Он имеет какие-то средства?

Ректор вновь покачал головой.

— После того как Эдмунд уплатил штраф за отступничество от веры, у него почти ничего не осталось. Юный Томас поступил как большинство бедных студентов: он расплачивается за жилье и питание, прислуживая одному из коммонеров — так у нас называются сыновья богатых людей, аристократов, которые не получают стипендии и платят за учебу. — Презрительная складка губ выразила отношение ректора к «коммонерам».

— Значит, в прошлом году Томас был стипендиатом и сыном заместителя ректора, а в нынешнем перебивается объедками, которые уделит ему хозяин — вчерашний однокашник? Тяжкая перемена, в особенности для столь юного существа! — в негодовании воскликнул я.

— Таковы законы мира сего, — напыщенно произнес ректор. — Но это печально, мальчик-то умный и прежде отличался веселым нравом. Он бы преуспел в жизни, а теперь — вы сами видели. Он то и дело строчит прошения графу Лестеру, умоляет помиловать отца, — я нахожу эти бумаги под дверью своего кабинета и под дверью моей квартиры. Я сказал мальчику, что уже хлопотал перед графом, но его настойчивость только возрастает. Это уже, пожалуй, одержимость, и я опасаюсь, как бы он вовсе не лишился рассудка. И не считайте меня бессердечным человеком, доктор Бруно: я искренне сожалею о его участи. Было время, я думал даже, что он станет подходящим женихом для моей дочери. Отец предназначал ему юридическую карьеру, и казалось, что мальчика ждет блестящее будущее. Мы дружили семьями, и Томас был явно увлечен Софией.

Каково, подумал я, растить дочь посреди этого сборища юнцов, не дававших монашеского обета? Не оттого ли у ректора слегка загнанный вид?

— Ваша дочь отвечала ему взаимностью?

Нос ректора сморщился.

— Ох, стоит зайти речи о браке, с ней не сладишь. Все девушки теперь грезят любовью. Напрасно я позволил ей читать стихи.