Книга Ересь, страница 50 – С. Дж Пэррис

Делать мне тут было больше нечего, я развернулся и пошел обратно в город, браня себя за напрасно потраченное время. Признаться, я был не прочь подглядеть за свиданием Норриса с каким-нибудь юным содомитом, но сама по себе его прогулка не вызывала особых подозрений: естественно, что у богатого молодого человека имеются знакомые среди зажиточных оксфордцев, а этот каменный дом конечно же принадлежал не бедным хозяевам. Ничего полезного я не выяснил, и только на обратном пути через поля, время от времени останавливаясь и вдыхая запах мокрой земли и свежей листвы, я припомнил: ведь Габриель держит собственного коня где-то в конюшне за городской стеной. Так вот куда он шел — взять свою лошадку и прокатиться! Хорошо, что я не попался ему на глаза, — вот дураком бы я выглядел, соглядатай самозваный!

Но ругать себя не хотелось: так свежо пахло после дождя и такая здесь царила свобода, после удушливой, почти тюремной атмосферы колледжа Линкольна, с его интригами и тайной злобой, которая прорвалась наружу и погубила несчастного Роджера Мерсера. Не хотелось возвращаться в этот квадратный двор, окруженный со всех сторон окнами, за которыми множество недобрых глаз. Я решил пройтись вдоль длинной городской стены, так сказать, провести разведку на местности, а заодно отыскать постоялый двор, где меня накормили бы горячим завтраком.

Когда я прошел уже церковь Святой Марии Магдалины, чуть подальше, возле покосившегося здания — вероятно, заброшенной таверны — внезапно налетел порыв ветра. Он пронесся по улице, срывая последние лепестки с уже отцветающих деревьев, а надо мной вдруг раздался угрожающий треск. Я поднял голову и увидел раскачивающуюся на ржавых петлях вывеску. Она скрипела и скрежетала, явно собиралась рухнуть мне на голову. И хотя краска на ней выцвела и облупилась, я чуть не вскрикнул от изумления: на ней отчетливо видно было то самое колесо со множеством осей или спиц, которое я видел в дневнике Мерсера и на астрономической схеме, подсунутой мне под дверь.

Я подошел к двери в это заброшенное заведение и дернул за ручку, отнюдь не рассчитывая попасть внутрь: казалось, дом необитаем и вот-вот развалится. Однако дверь со скрипом отворилась, и я увидел помещение с низким потолком, шаткими столами и скамьями. Пахнуло сыростью и пылью. Огонь в очаге давно погас и был присыпан холодной золой; немногочисленные посетители беседовали вполголоса, склонившись над своими кружками с таким видом, словно стыдились самих себя.

В этом заведении, ясное дело, не приветствовали случайных гостей. Но я все же зашел, осторожно прикрыл за собой дверь и уселся в углу, поблизости от той дыры в стене, из которой подавали пищу. Незамеченным я не остался: я чувствовал на себе быстрые, исподтишка, взгляды. Но и я кое-кого узнал поодаль: в компании из четырех человек, которые поглядывали на меня, перешептываясь, сидел безухий, тот самый, что следил за мной у городской стены перед диспутом и которого знал Джеймс Ковердейл, хотя и отговорился, что это, мол, «никто». Безухий не перешептывался, а в упор смотрел на меня тем же ледяным и дерзким взглядом. Я, не выдержав, отвернулся: очень уж необычные были у него глаза — светло-голубые и прозрачные, как будто подсвеченные изнутри.

Незнакомец смотрел на меня так, что я испугался, не напрашивается ли он на ссору — мне уже было совершенно очевидно, что в подобном месте прохожий не может спокойно выпить, посторонних здесь встречают враждебно. Я отвел глаза, а когда вновь поднял взгляд, то увидел перед собой плотную женщину лет сорока в запачканном фартуке. Она стояла почти вплотную ко мне, сложив руки на груди. Пряди седоватых волос обрамляли лицо с тяжелой квадратной челюстью, глаза смотрели подозрительно.

— Чего желаете, сэр?

— Кувшинчик эля.

Она коротко кивнула, но продолжала разглядывать меня.

— Ваше лицо незнакомо мне, сэр. Как вы попали в «Колесо Катерины»?

— Я шел по улице и проголодался. Увидел вывеску и решил завернуть сюда.

Женщина подозрительно сощурилась:

— Похоже, вы не местный.

— Я родился в Италии, — ответил я, честно глядя ей в глаза.

Хозяйка поджала губы и кивнула.

— Друг папы?

— Лично с ним незнаком, — пошутил я, и на миг ее лицо смягчилось; она чуть было даже не улыбнулась.

— Вы поняли, о чем я, сэр.

— От моего ответа зависит, получу ли я выпивку?

— Мы просто хотим быть уверены в наших посетителях, сэр.

Я снова оглядел зал: да уж, таких надежных посетителей поискать. Больше всего это зрелище напоминало придорожные гостиницы, в которых мне доводилось ночевать после бегства из Сан-Доменико.

— Я был воспитан в католической церкви, — ровным голосом ответил я. — Не знаю, как это отразится на моей репутации, во всяком случае, деньги у меня в кошельке такие же, как у всех.

Женщина окончательно успокоилась и уже двинулась прочь за моим элем, но приостановилась:

— А как вас звать?

— Филиппо, — ответил я и сам удивился легкости, с какой это имя соскользнуло с языка.

Ожила память скитальческих лет, когда я мог называться только именем, данным мне при рождении — открыть свое монастырское имя означало бы попасть в руки палачей. И здесь, в этом мрачном кабаке, под косыми взглядами и перешептыванием завсегдатаев, инстинкт снова пробудил осторожность.

— Меня зовут Филиппо Нолано, — сказал я.

Этим хозяйка вполне удовлетворилась. Она кивнула и даже изобразила нечто, похожее на реверанс.

— Вдова Джоан Кенни, к вашим услугам. Что желаете покушать, сэр?

— А что у вас есть?

— Похлебка, — непререкаемым тоном сообщила она.

За время моего пребывания в Англии я успел выяснить, что похлебка — это студенистое варево, получаемое из смеси овсяных хлопьев и крепкого мясного бульона. Если ее сварить правильно, собаки, может, и станут есть. Впрочем, англичане поедали ее, как бы она ни была приготовлена, едва ли не трижды в день.

— А мяса нет? — с надеждой осведомился я. — Как-никак, воскресенье.

— У нас варят похлебку. Хотите — берите, нет — так нет.

Я нехотя согласился.

— Хамфри! — позвала хозяйка.

Дверца возле окошечка в стене отворилась, и высунулся молодой человек — простоватое лицо со светлыми кудряшками, в руках грязное полотенце. Ростом он, пожалуй, превышал шесть футов и явно давно уже отпраздновал совершеннолетие, но его взгляд, в котором сквозило детское желание угодить, выдавал слабоумного.

— Принести мастеру Нерлано похлебку и кувшин эля, да поживее, и не лезь к нему со своей болтовней! — распорядилась хозяйка.

Хамфри часто-часто закивал головой. При этом он сильно запрокидывал голову, а затем резко опускал подбородок к самой груди, вертя при этом в руках свой грязный утиральник.

— Он из Уэльса, — сочла нужным пояснить хозяйка, словно этим объяснялись странности молодого человека.