Книга Акведук на миллион, страница 34 – Лев Портной

— Да я ж, ваш благородь, русским языком объясняю: нету лошадок, нету! А те, что в конюшне, те сугубого назначения! — отвратительным скрипучим голосом отвечал субъект, в коем мы признали почтового комиссара.

— Какого такого сугубого назначения? — напирал Яков Иванович.

Почтовый комиссар пропустил вопрос мимо ушей, окинул взором меня и Алессандрину и нахмурился:

— А вы кто такие будете?

Я приподнялся, дал ему в морду, и он перелетел кубарем через табурет. Графиня вскрикнула, а штабс-капитан издал стон, выражавший и сочувствие чиновнику, и неодобрение моим действиям, и одновременное признание их необходимости.

Пока мужик поднимался с пола, я нашарил в кармане полтинник. Почтовый комиссар пошатывался, на глаза его навернулись слезы, и он часто моргал, не забывая охать и причитать скрипучим голосом. Когда влажная пелена спала и взгляд его сделался осознанным, я протянул ему монету. И он ее взял.

В эту секунду скрипнула дверь, появился Рябченко. С громкими стонами он пошел через избу, натыкаясь на предметы и не обращая ни на кого внимания. Почтовый комиссар провожал Петрушу взглядом, и глаза его наливались кровью по мере продвижения Рябченко к выходу. Петруша вышел на улицу, чиновник оборотил ко мне недовольную физиономию и осторожно осведомился:

— А это кто?

Я поднес кулак к его носу и ответил:

— Чиновник сугубого назначения.

— А-а-а, — с пониманием кивнул он, скосив глаза на мою руку.

— Ну, запрягай своих лошадок! — велел я. — И еще, любезный, сделай так, чтобы твоего голоса я более не слышал! Уж больно отвратительно он звучит.

Петруша Рябченко, справив во дворе нужду, вернулся и присел на лавке в закутке. Он громко стенал и то вскидывал больную голову, то ронял ее на руки. Он ничего толком не помнил. А если какие-либо картины и всплывали в его сознании, то вряд ли он соотносил их с реальностью, скорее принимал за последствия пагубного пристрастия к утешительным средствам.

Я наблюдал за ним исподтишка, но допустил оплошность, и глаза наши встретились. Его взгляд приобрел новое выражение, будто Петруша вспомнил о чем-то. Он поднялся со скамьи и прошел в общую комнату.

Беспокойство охватило меня, я не спускал с него испытующего взора. Петруша остановился и, опершись о стол, заплетающимся языком выговорил:

— Позвольте, господа… честь имею… Коллежский секретарь Рябченко… Петр Ардалионович…

Я с облегчением вздохнул. Он меня не узнал. А взгляд его сделался осмысленным лишь от того, что других людей рядом с собою заметил.

— Благодарствуйте, Петр Ардалионович, — ответил я и поднес ему стакан. — Вот, подправьте-ка здоровье. С утра очень правильно будет.

Он с отвращением отвернулся, но я силой влил в него утешительное средство. Первый же глоток принес ему облегчение, он выхватил стакан и осушил его залпом.

— Э-эх, — протянул Петруша с горечью, поднял и, показав нам опустошенный стакан, продолжил: — Все съедает она, господа! Верите ли? Даже долгов наделал… Наградные [28] , господа, и те уже истратил, считай…

— Что он говорит? — спросила графиня.

— Недоволен, что водка кончилась, — ответил я.

Яков Иванович смотрел на Рябченко с нескрываемым отвращением.

— Ну ничего! Ничего! — с неожиданным воодушевлением произнес Петруша. — Скоро дела мои поправятся! Дядя мне уже пообещать изволили! Дядя-то у меня знаете кто?! О-о-о! Вот в Москву съезжу и все! Все будет хорошо!

Отвращение в глазах Якова сменилось ненавистью. Казалось, будь это можно, отставной штабс-капитан убил бы на месте этого пьяницу.

— Да вы бы прилегли, милостивый государь, — предложил я Петруше. — Лошадей нет покамест.

Я подставил ему плечо. Он поднялся и, ничуть не стесняясь, повис на мне. Я препроводил его в закуток и помог расположиться на лавке. Яков вздохнул с досадой.

Я подивился тому, что отставной штабс-капитан так близко к сердцу воспринял пагубную страсть практически незнакомого ему человека.

Вдруг хлопнула дверь, и какой-то незнакомец радостным баритоном пропел:

— Здравствуйте, господа путешественники! А позвольте спросить: есть ли среди вас Петр Ардалионович Рябченко?

И тут меня осенило. Я обернулся, сделал шаг и, оказавшись в дверном проеме, сказал:

— Я Рябченко.

Из-за спины донесся протестующий возглас Петруши. Боковым зрением в зеркале я увидел, как настоящий Рябченко поднимается с лавки. Я схватил трубу для оркестра роговой музыки, зажал ее под мышкой и движением заправского игрока на бильярде врезал племяннику фельдмаршала в лоб. Обмякшее тело рухнуло под образом Николая Угодника, а я прикрыл за собою дверь.

Круглолицый румяный господин сиял слащавой улыбкой.

— А-а-а, позвольте отрекомендоваться! Надворный советник Чоглоков Федор Алексеевич, потомственный дворянин, откомандирован встретить вас и сопроводить до самой до Белокаменной! Чтобы нескучно-с было…

Штабс-капитан успел пояснить Алессандрине по-французски, что происходит, и теперь они оба застыли с разинутыми от изумления ртами. Я протянул надворному советнику руку и громко произнес:

— Рябченко, Петр Ардалионович Рябченко! Без всяких титулов! Ну их! Давайте общаться запросто! Дорога длинная предстоит, лучше уж сразу быть накоротке! Петр Рябченко. Для вас просто Петя.

Алессандрина нервно сглотнула и перевела испуганный взгляд на дверь, штабс-капитан нервно озирался по сторонам. Я схватил его за руку и подтолкнул к надворному советнику.

— Мой друг и помощник Яков Иванович. Можно просто Яшей звать, он не обидится. А вы? Как там вас?

— Федор Алексеевич Чоглоков, надворный советник…

— Потомственный дворянин, — закончил я за него. — Отлично! Отлично! Превосходная компания, Федя! Без обид, ладно? Будем на «ты»! Пять минут, господа! Мне только переодеться.

Я вернулся в каморку. Петруша сидел на лавке, потирая ушибленный лоб. Я тюкнул его еще разок, он ударился затылком о стенку и обмяк.

— Извини, дружище, я временно позаимствую твою личность! — пробормотал я, стаскивая с него одежду.

Рябченко остался в исподнем. Я уложил его на лавке головою на сундук и прикрыл тюфяком.

Скрипнула дверь, и в каморку протиснулся Федор Алексеевич.

— Я же просил! — повысил я голос.

Чоглоков с недоумением глянул на зеленый мундир в моих руках и прижал палец к губам.

— Дело исключительно приватное, — прошептал он с гнусной улыбочкой. — Мне поручено передать…