Книга Падение Трои, страница 41 – Питер Акройд

— Мне кажется, это его способ поддерживать хорошие отношения.

— Отношения? С кем?

— С троянцами. С этой землей.

Оберманн подошел к вьючной лошади и вытащил из сумки мраморную головку, которую купил в Ине.

— Это награда, — сказал он. — София, ты должна выбрать среди нас самого достойного и наградить.

— Вы повторяете легенду, герр Оберманн, — заметил Хардинг. — Разве это мудро? Не приведет ли это к новому конфликту?

— Какой тут может быть конфликт? Мы не божества. Мистер Торнтон не станет никого похищать. По крайней мере, я на это надеюсь.

— Не представляю, что я должна делать, Генрих.

— Мы построимся перед тобой. Мистер Хардинг самый благочестивый. Я — самый безрассудный. Мистер Торнтон — что ж, он самый красивый. Тебе просто надо выбрать между нами.

Они стояли рядом с тремя ивами, и яркая луна на мгновение превратила их в мраморные фигуры, немые и неподвижные в серебряном свете. Изваянная голова лежала на земле перед ними и Софией.

— Я не могу сделать этого, Генрих.

— Как она может выбирать между нами, сэр? — спросил его Торнтон.

— Женщины это умеют.

— Я не так уж уверен в этом, — ответил Хардинг. — Вспомните Еву.

Они услышали неподалеку вой волка. Лошади сбились в кучу и негромко заржали, а Оберманн подошел к краю поляны и всмотрелся окружающие их деревья.

— Это предупреждение, — сказал он, вернувшись к остальным. — Только и всего.

— Тебе велят не изображать богов, — предположила София.

— Возможно.

— Мне показалось, я что-то видел между деревьями. — Хардинг был явно взволнован.

— В полнолуние, — сказал Оберманн, — волк обладает человеческой душой. Так говорили у нас в Германии, когда я был ребенком. Но чья душа захотела быть с нами сегодня ночью? — Он посмотрел на Софию. Она подумала об Уильяме Бранде.

Пока они разговаривали, Александр Торнтон набрал еще веток на поляне и в лесу неподалеку. Принес их в центр поляны и положил на уже собранную кучу.

— Огонь удержит на расстоянии любого зверя, — сказал Торнтон.

Он вытащил из кармана спички, и вскоре от языков пламени по всей поляне разошлось тепло и мерцающий свет.

— Давайте петь, — предложил Оберманн. — Петь громко. Это отпугнет ночных зверей. Я спою вам "Einerlei" [23] и "Meinem Kinde" [24] .

— И он громко запел, затем стал декламировать балладу, начинавшуюся "Fűr fiinfzehn pfennige" [25] . Никто не понимал ни слова, но когда Торнтон перехватил инициативу, затянув "Плачущего оленя" и "Где пчела собирает нектар", к нему присоединился Десимус Хардинг.

Они пели до тех пор, пока пыл не иссяк, и они уже не могли придумать, что бы еще спеть. Все заснули, а тем временем костер догорал. В лесу все было тихо.

На следующее утро они проснулись в хорошем настроении, отдохнувшие и довольные, что ночью на них никто не напал. Опасность миновала.

Но, когда они свернули одеяла и затоптали остатки костра, Оберманн воскликнул:

— Она пропала! — Оберманн стоял с озадаченным видом, упершись руками в бедра. — Ее унесли!

— О чем ты, Генрих?

— Я оставил ее лежать на земле. Скульптура — мраморная голова — пропала.

— Она должна быть здесь, — возразил Хардинг. — Как она могла исчезнуть?

Они осмотрели всю поляну на случай, если голова каким-то странным образом укатилась. Поискали в лесу рядом с поляной.

— Как это можно объяснить? — с вызовом спрашивал Оберманн спутников.

— Ее мог забрать ночью медведь, — улыбаясь, сказал Торнтон. — Вдруг они собирают такие вещи.

— Совершенно бесшумно, так что мы не проснулись, — отозвался Оберманн. — Вряд ли.

— Может быть, кто-то из нас ходит по ночам? — тоже улыбаясь, предположил Хардинг. — Но вряд ли кто-нибудь из нас пошел бы в лес.

— А как ты это объясняешь? — спросила Оберманна София.

— Не знаю. — Он внимательно оглядел всех. — Вы станете надо мной смеяться, если я рискну предположить божественное вмешательство…

— Три богини спустились на землю и избавились от соперницы. Так?

— Не торопитесь, преподобный. Не забывайте, это священное место. Может быть, именно поэтому волки нас не тронули.

— Значит, — сказала София, — мрамор стал наградой богиням за то, что они защитили нас.

— Вот как, — произнес Хардинг.

— Возможно. — Оберманн обнял жену за талию. — У Софии женское понимание богинь. Может быть, они хотели получить дар.

После отъезда Десимуса Хардинга в Константинополь прошло несколько недель. София все больше интересовалась тем, как Торнтон внимательно изучает глиняные таблички. Она приходила в его жилище, и они, сидя рядом, сосредоточенно рассматривали странные знаки и символы на разложенных на дощатом столе табличках. Она научилась точно зарисовывать их, и теперь они могли сравнивать свои интерпретации различных изображений. То, что казалось Торнтону пучком стрел, Софии представлялось снопом колосьев.

В свою очередь, Торнтон расспрашивал ее о небольших вотивных фигурках, которые регулярно находили в земле Трои. Одни были терракотовыми, с прекрасно вылепленными мужскими и женскими головами, а другие сделаны более грубо, но ключ к их смыслу можно было найти всегда. На спинах некоторых из них София заметила процарапанные линии, которые, по ее мнению, обозначали длинные волосы женского божества.

— Удивительно, — однажды утром сказала она Торнтону, показывая грубого костяного идола, — что часть фигурок выполнена так тщательно. Словно их сделал какой-то художник.

Они находились в доме Софии и Оберманна и стояли как раз над углублением под полом, где были спрятаны сокровища.

— А что вы думаете об этом? — Он показал на четыре горизонтальных линии ниже головы.

— Это ее броня. Ниже две груди. А пересекающиеся линии на теле придают ей еще более воинственный вид.

— А это?

— Думаю, ее вульва.

— Наши друзья не отличались деликатностью.

— Они не страшились жизни. Это исток мира, Александр.

— Блажен, кто жив был на том рассвете. — Он на мгновение смешался. — Простите. Это просто цитата.

— Вас не за что прощать. Это чудесное чувство. Когда сыновья и дочери Евы приходят в мир, нужно радоваться. Вот другая, похожая на нее богиня. Видите?