Онлайн книга «Война и мир. Том 1-2»
|
— Ну, вот и хорошо, — продолжал полковой командир. — Людям по чарке водки от меня, — прибавил он, чтобы солдаты слышали. — Благодарю всех! Слава Богу! — И он, обогнав роту, подъехал к другой. — Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, — сказал Тимохин субалтерн-офицеру, шедшему подле него. — Одно слово, червонный!.. (полкового командира прозвали червонным королем) — смеясь, сказал субалтерн-офицер. Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса. — Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу? — А то нет! Вовсе кривой. — Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки — всё оглядел… — Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю… — А другой-то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят! — Что, Федешоу!.. сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит. — Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То-то и видно, что дурак. Ты слушай больше. — Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем. — Дай сухарика-то, чорт. — А табаку-то вчера дал? То-то, брат. Ну, на, Бог с тобой. — Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши. — То-то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно! — А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел. — Песенники вперед! — послышался крик капитана. И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик-запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То-то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом». Оторвав по-солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что-то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат-песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую-то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее: Ах, вы, сени мои, сени! «Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому-то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей. Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову. Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему: — Друг сердечный, ты как? — сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты. — Я как? — отвечал холодно Долохов, — как видишь. Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова. — Ну, как ладишь с начальством? — спросил Жерков. — Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался? — Прикомандирован, дежурю. Они помолчали. «Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни. — Что правда, австрийцев побили? — спросил Долохов. — А чорт их знает, говорят. — Я рад, — отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня. — Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, — сказал Жерков. — Или у вас денег много завелось? — Приходи. — Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут. — Да что ж, до первого дела… — Там видно будет. Опять они помолчали. — Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… — сказал Жерков. Долохов усмехнулся. — Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму. — Да что ж, я так… — Ну, и я так. — Прощай. — Будь здоров… … и высоко, и далеко, На родиму сторону… Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни. |