Онлайн книга «Формула Бога»
Закончив кормить, она салфеткой вытерла ему рот, пригладила рукой волосы, подтянула повыше одеяло и поправила воротничок пижамы. Все это дона Граса делала мягко, заботливо, и от нее веяло теплом и уютом. Глядя на больного беззащитного отца и ухаживающую за ним мать, Томаш был поражен этим удивительным единением родителей. Они прожили в семейном союзе пятьдесят лет, делили радости и печали, никогда не разлучались, и сыну было горестно сознавать, что сейчас они радуются, быть может, последним мгновениям, и путь их скоро разойдется, как у горизонта расходятся земля и небо. Их объединяла зрелая любовь, и в основе этого чувства лежала уже не кипучая безрассудная страсть, а нежная привязанность, глубокое взаимопонимание и трогательная забота друг о друге. Немного успокоившись, Томаш тоже приблизился к кровати и взял в свою руку холодную и немощную ладонь отца. — Ну как ты, а? — спросил он, силясь изобразить улыбку. Старик слабо улыбнулся в ответ и медленным взглядом обвел свою кровать. — А ты не видишь? Я уже ничего не могу делать сам. Меня кормят с ложечки. Переодевают. Подмывают, как младенца. — Это только сейчас. Когда тебе станет лучше, ты опять будешь все делать сам, вот увидишь. — Лучше уже не станет… — Отец сделал жест, выражавший усталость и бессилие. — Не говори ерунды. Конечно, станет! — Я сплю теперь все время… Силы иссякли. Я как будто вернулся в детство. Только детство наоборот. — Губы математика дрогнули в едва заметной усмешке. — …Какой будет смерть? — Мануэл, ну что ты такое говоришь! — перебила жена. — Еще накликаешь… — Я все время спрашиваю себя, — прошептал умирающий, — что меня там ждет. — Замолчи и не смей больше вести такие разговоры. Тебя послушать, так можно подумать, что ты действительно… что ты… — Грасинья, дай мне выговориться. Для меня это важно. В последние месяцы меня замучила бессоница, — уже почти неслышно прошептал Мануэл Норонья, обращаясь снова к сыну. — Я ложился спать и не мог заснуть, ворочался, крутился в постели, и в голову все время лезли мысли о смерти, о небытии. Ужасная вещь… — Да ладно тебе, — чтобы не молчать, сказал Томаш. — Вот я и думаю: какой будет смерть? — Он глубоко вздохнул. — Какое оно, небытие после нее? Такое же, как до рождения? Может, наша жизнь, как Вселенная, начинается Большим взрывом и кончается Большим сжатием? — Он плотно сжал губы. — Мы рождаемся, растем, достигаем расцвета, а затем начинаем слабеть и умираем. — Посмотрел на сына пронзительным взглядом. — Всего-навсего только это? Неужели жизнь сводится лишь к этому? — Отец, не много ли ты думаешь о смерти? Старик скривил рот. — Немного думаю. Что есть, то есть. А кто не думает, оказавшись в моем положении? Но может, больше даже, чем о смерти, я думаю о жизни. Иногда мне думается, что жизнь — это ничтожная суета. Я умру, и никто во всем мире не заметит, что меня больше нет. Как когда-нибудь Вселенная не заметит гибели человечества. Как потом вечность не заметит гибели Вселенной. Все: и мы сами, и то, что вокруг нас, — сущая мелочь, прах, тлен, пыль. — Он повернул голову. — А иногда мысли приходят совсем другие, и я думаю, что все мы рождаемся со своим предназначением, каждый исполняет отведенную ему роль, и все вместе составляем задуманный с грандиозным размахом план. Роль может быть смехотворно маленькой, может казаться столь незначительной, что и сама жизнь начинает представляться потерянной — зряшной и никчемной. Но кто знает, не станет ли в конечном итоге эта крошечная роль решающей и судьбоносной в развязке грандиозного космического действа? — Грудь старика тяжело вздымалась, он устал. — Возможно, мы как маленькие бабочки, которые взмахом хрупких крылышек способны породить катаклизмы в далеких уголках Вселенной. Томаш протянул руку и сжал холодные пальцы. — Думаешь, мы когда-нибудь сможем разгадать тайну всего? — Чего именно — «всего»? — Жизни, существования, Вселенной, Бога. Всего. Мануэл вздохнул. На лице его отражалась нечеловеческая усталость, веки опускались на глаза, будто налитые свинцом. — Аугушту знал ответ. — И каков ответ? — Изречение Лао-цзы. — Отец умолк, ему не хватало дыхания. — Этой мудрости Аугушту научил его давний друг, тибетец. — Он усилием воли напряг память. — Постой-ка, как же она звучит… В палату вошла Берта. — Все, довольно, — решительно сказала она. — Вы и так уже слишком задержались. Пациенту нужен отдых. — Один момент, — попросил Томаш. — Так что сказал Лао-цзы? Отец кашлянул и едва слышно прошептал. — «В конце безмолвия лежит ответ, — процитировал он. — В конце наших дней лежит смерть. В конце нашей жизни — новое начало». Мобильный зазвонил, когда они выходили из больницы. Мать вытирала слезы, которые теперь неудержимо текли из глаз, застилая взор. — Hi, Томаш, — прозвучало в трубке. Это был Грег. — Да, слушаю, — сухо ответил Томаш. — Что, выбили показания? Она сказала вам все что вы хотели? — Да ничего такого не было, мы же не дикари. — Ах, вот как? То есть в иракских тюрьмах вы тоже обошлись без применения подобных методов? — Ну… там совсем другое дело. — А в Гуантанамо? — И это тоже другое дело. — А чем они другие-то? В чем отличие? — ледяным тоном резал правду-матку португалец. — В одном случае речь шла об иракцах, в другом — об афганцах, а она — иранка. Велика ли разница? — Послушайте, нам надо было задать ей ряд вопросов, — миролюбиво сказал Грег. — Доктор Пакраван располагает весьма ценными сведениями, и мы не имели права не воспользоваться такой возможностью. В конце концов дело касается национальной безопасности! Будьте спокойны, все было цивилизованно. Кстати, могу сообщить, что никакой дополнительной информации нам вытащить из нее не удалось. — Отлично сказано. — В Лэнгли ею очень недовольны. — Рад слышать. Грег раздраженно щелкнул языком. — Послушайте, Томаш, мне не до шуток. Я звоню, потому что получил насчет нее указания из Лэнгли. Там считают, что ее лучше отправить обратно, раз она не желает сотрудничать. — Вы этого не сделаете! — Почему же? — Да потому… потому что ее там убьют. Она помогла мне, это вы понимаете? — А мы-то тут при чем? — Иранцы теперь уверены, что она переметнулась на сторону ЦРУ. — Повторяю, — невозмутимо сказал Грег, — мыто тут при чем? Нам не за что ее благодарить. В конечном счете нам она помочь не захотела. И с какой стати нас должно заботить, как к ней отнесется режим, который она выгораживает! |