Онлайн книга «Черная башня»
|
— Шарль! Руки и ноги у меня связаны. Единственный доступный мне инструмент воздействия — голос. — Шарль, ты меня слышишь? Ответ я скорее ощущаю: дыхание, вырывающееся изо рта. — Посмотри на меня. Смотри мне прямо в глаза, можешь? Веки поднимаются, зрачки в глазницах пляшут. — Мы едем на прогулку, — говорю я. — Будет очень весело. — Нет, — бормочет он. — Дождь… Дождь и в самом деле льет изо всех сил, заставляет сомкнуться его измученные веки, струями стекает с подбородка. — Не обращай внимания, — продолжаю я. — Постарайся забыть обо всем. И смотри мне в глаза. Шарль, сделай это для меня. Проходит несколько секунд, прежде чем ему удается сфокусировать взгляд. — Отлично. Молодец. Вот так и смотри. Это все, что тебе надо делать. Повозка едет дальше, мимо рядов магазинов, мимо стен лиц. Смех, издевки, ноги в башмаках или сапогах месят грязь, мальчишки облепили вывески магазинов — ничего этого мы не замечаем. Между нами сейчас необыкновенная, пугающая близость, как у солдат в осажденном бастионе. Наконец к его лицу возвращается немного краски. Дыхание делается более равномерным. В глазах появляется свет. И тут повозка останавливается. — Сохраняй мужество. — С этими словами отец Монте подносит распятие вплотную к моему лицу. Наверное, думает, что я поцелую крест, но я смотрю на другое: Шарля волокут по приставной лестнице. На эшафот: железо, дерево, веревки. И над всем нависает знакомый стальной треугольник. Старая Брюзга. Умножительница вдов. — Все только смазано, любо-дорого глядеть, — успокаивает нас Сансон. Я окидываю взглядом гигантский циферблат на фасаде Ратуши. Без двух четыре, и места расхватаны, все до единого. Столики и стулья сданы внаем. Беспризорники, облепившие каминные трубы и оконные решетки, выкрикивают с высоты оскорбления прохожим. Непосредственно под эшафотом устроились двое мужчин с чашами в руках — собирать кровь. «Вот для чего я спасал Шарля». По ступенькам вверх его тащат, но, оказавшись на эшафоте, он самостоятельно проходит несколько шагов — с безмятежностью, при данных обстоятельствах поразительной. Зрители разражаются возгласами одобрения. — Молодец! Даже не дрогнул! — Силен, черт его дери! Какая-то женщина, молодая и красивая, посылает Шарлю воздушные поцелуи. Ее лицо искажено рыданиями. «Она напишет о нем роман, — думаю я. — Причем плохой». — Возьмите сперва меня! — кричу я Сансону. — Я хочу пойти первым! — Закон есть закон. Двое жандармов укладывают Шарля на брус, лицом вниз. Толпа испускает низкий гул, который нарастает, делается все более громким и высоким, причем увеличение громкости совпадает со стадиями ритуала: правая нога привязана, левая нога привязана. Ммммм… Ммммммммммммм… — Я хочу сделать заявление! — кричу я. — Хочу признаться. Прошу вас! Я желаю признаться во всем! — Тогда дайте мне закончить здесь! — отзывается Сансон, в голосе которого начинает звучать раздражение. — Как освобожусь, сразу займусь вами, месье. Завязаны последние узлы. Брус вталкивают в центр эшафота, Шарль оказывается под самым ножом. Все, что осталось сделать Сансону, это потянуть за шнур. — Его помиловали! — кричу я. — Скоро об этом станет известно! Его помиловал сам король! — Такого я еще не слышал, — качает головой Сансон. — Помиловали его, говорю я вам! Я добиваюсь лишь одного — раззадориваю толпу. Не прошло и двадцати секунд, как слово начинает эхом откликаться со всех концов площади. — Помиловали! Помиловали! Помиловали! А ведь это им нужно меньше всего. И то сказать: ничто не огорчило бы их больше, чем отмена смертного приговора в последнюю минуту. К тому же она кажется невероятной. Шарль лежит неподвижно. Сансон, весьма целеустремленно, совершает последние шаги по направлению к гильотине, готовясь взяться за шнур. Все пропало. И вдруг гул толпы прорезает крик, похожий на пронзительный вороний грай. Он так отличается от фона, что создает вокруг себя тишину. — Прекратите! Я смотрю на людской океан внизу. Откуда ни возьмись, в нем появляется воронка. Два королевских стражника пробивают дорогу в толпе рукоятями клинков, а по освободившемуся проходу следует — маленькое воплощение мести — герцогиня Ангулемская. — Немедленно прекратите! — кричит она. — Эти люди невиновны! В этот момент, готов поклясться, нет на всей Гревской площади человека более испуганного, чем она. Со всех сторон ее окружает толпа — источник ее кошмаров. И представители этой толпы не выказывают ей ни капли уважения. — А пошла она! — Мы ей удовольствие не портили, так чего ей надо? — Отправить ее обратно во дворец, и вся недолга! Она неустрашимо движется прямиком к эшафоту, не переставая кричать: — Они невиновны, говорю же! Толпа отзывается недовольным ропотом. Сансон у подножия эшафота, нахмурившись, держит совет с одним из помощников. — Надо начинать… — И так задержались… — От дождя аппарат заржавеет… Но этот обмен репликами прерывается одной фразой, прозвучавшей гораздо более громко: — Вы слышали, что сказала моя невестка, месье Сансон! На парапете Дворца Правосудия возвышается фигура, исполненная непередаваемого достоинства. В лентах и медалях. В одежде со всеми королевскими регалиями. Один только его вид исторгает из толпы совершенно новый звук. Герцогиню Ангулемскую видели не все, а вот его знает каждый. И тут, к вящему удивлению окружающих, меня разбирает смех. Потому что, предоставь мне судьба возможность выбирать личного спасителя, я никогда бы не подумал о графе д'Артуа. — Эти люди могут идти! — Его голос гремит, пока он зачитывает длинный документ. — По приказу короля! Тянутся мгновения неопределенности: по лицу Сансона видно, как он взвешивает на внутренних весах требования каждого из двух его господ: толпы и монарха. Не менее полуминуты уходит у него на то, чтобы решить вопрос в пользу последнего. — Развяжите их, ребята, — сдается он. И когда с моих рук падает последняя перерезанная веревка, он отвешивает мне самый любезный поклон. — Надеюсь, вы не станете держать на меня зла, месье. К тому времени, как граф приближается к нам на расстояние, достаточное, чтобы можно было различить черты, дождь уже преображает его лицо в лицо старого знакомца — Эжена Франсуа Видока. Герцогиня, промокшая до нитки, тяжело дыша, хватает меня за оборванный край рубахи и кричит: |