Онлайн книга «Лолита»
|
Пролетают колибри на аэропланах, Проходит змея, держа руки в карманах… или: Так ведёт себя странно с крольчихою кролик, Что кролиководы смеются до колик. Иные её вещи было трудно выбросить. До конца 1949-го года я лелеял, и боготворил, и осквернял поцелуями, слезами и слизью пару её старых тапочек, ношеную мальчиковую рубашку, потёртые ковбойские штаны, смятую школьную кепочку и другие сокровища этого рода, найденные в багажном отделении автомобиля. Когда же я понял, что схожу с ума, я собрал эти вещи, прибавил к ним кое-что оставшееся на складе в Бердслее — ящик с книгами, её велосипед, старое пальто, ботики — и в пятнадцатый день её рождения послал всё это в виде дара от неизвестного в приют для сироток на ветреном озере у канадской границы. Не исключаю, что пойди я к хорошему гипнотизёру, он бы мог извлечь из меня и помочь мне разложить логическим узором некоторые случайные воспоминания, которые проступают сквозь ткань моей книги со значительно большей отчётливостью, чем они всплывают у меня в памяти — даже теперь, когда я уже знаю, что и кого выискивать в прошлом. В то время я только чувствовал, что теряю контакт с действительностью. Я провёл остаток зимы и большую часть весны в санатории около Квебека, где я лечился раньше, после чего решил привести в порядок некоторые свои дела в Нью-Йорке, а затем двинуться в Калифорнию для основательных розысков. Вот стихотворение, сочинённое мной в санатории: Ищут, ищут Долорес Гейз; Кудри: русы. Губы: румяны, Возраст: пять тысяч триста дней, Род занятий: нимфетка экрана? Где ты таишься, Долорес Гейз? Что верно и что неверно? Я в аду, я в бреду: «выйти я не могу» Повторяет скворец у Стерна. Где разъезжаешь, Долорес Гейз? Твой волшебный ковёр какой марки? Кагуар ли кремовый в моде днесь? Ты в каком запаркована парке? Кто твой герой, Долорес Гейз? Супермен в голубой пелерине? О, дальний мираж, о, пальмовый пляж О, Кармен в роскошной машине! Как больно, Долорес, от джаза в ушах! С кем танцуешь ты, дорогая? Оба в мятых майках, потёртых штанах, И сижу я в углу, страдая. Счастлив, счастлив, Мак-Фатум, старик гнилой. Всюду ездит. Жена — девчонка. В каждом штате мнёт Молли свою, хоть закон Охраняет даже зайчонка. Моя боль, моя Долли! Был взор её сер И от ласок не делался мглистей. Есть духи — называются Soleil Vert [123] … Вы что, из Парижа, мистер? L'autre soir un air froid d'opéra m'alita: Son félé — bien fol est qui s'y fie! Il neige, le décor s'écroule, Lolita! Lolita, qu'ai-je fait de ta vie? [124] Маюсь, маюсь, Лолита Гейз, Тут раскаянье, тут и угрозы. И сжимаю опять волосатый кулак, И вижу опять твои слёзы. Патрульщик, патрульщик, вон там, под дождём, Где струится ночь, светофорясь… Она в белых носках, она — сказка моя, И зовут её: Гейз, Долорес. Патрульщик, патрульщик, вон едут они, Долорес Гейз и мужчина. Дай газу, вынь кольт, догоняй, догони, Вылезай, заходи за машину! Ищут, ищут Долорес Гейз: Взор дымчатый твёрд. Девяносто Фунтов всего лишь весит она При шестидесяти дюймах роста. Икар мой хромает, Долорес Гейз, Путь последний тяжёл. Уже поздно. Скоро свалят меня в придорожный бурьян, А всё прочее — ржа и рой звёздный. Психоанализируя это стихотворение, я вижу, что оно не что иное, как шедевр сумасшедшего. Жёсткие, угловатые, крикливые рифмы довольно точно соответствуют тем лишённым перспективы ландшафтам и фигурам, и преувеличенным их частям, какие рисуют психопаты во время испытаний, придуманных их хитроумными дрессировщиками. Я много понасочинил других стихов. Я погружался в чужую поэзию. Но мысль о мести ни на минуту не переставала томить меня. Я был бы плутом, кабы сказал (а читатель — глупцом, кабы поверил), что потрясение, которое я испытал, потеряв Лолиту, навсегда меня излечило от страсти к малолетним девочкам. Лолиту я теперь полюбил другой любовью, это правда, — но проклятая природа моя от этого не может измениться. На площадках для игр, на морских и озёрных побережьях мой угрюмый, воровской взгляд искал поневоле, не мелькнут ли голые ноги нимфетки или другие заветные приметы Лолитиных прислужниц и наперсниц с букетами роз. Но одно основное видение выцвело: никогда я теперь не мечтал о возможном счастье с девочкой (обособленной или обобщённой) в каком-нибудь диком и безопасном месте; никогда не воображал я, что буду впиваться в нежную плоть Лолитиных сестричек где-нибудь далекодалеко, в песчаном убежище между скал пригрезившихся островов. Это кончилось — или кончилось, по крайней мере, на некоторое время. С другой же стороны… увы, два года чудовищного потворства похоти приучили меня к известному укладу половой жизни. Я боялся, как бы пустота, в которой я очутился, не заставила бы меня воспользоваться свободой внезапного безумия и поддаться случайному соблазну при встрече в каком-нибудь проулке с возвращающейся домой школьницей. Одиночество разжигало меня. Я нуждался в обществе и уходе. Моё сердце было истерическим, ненадёжным органом. Вот как случилось, что Рита вошла в мою жизнь. 26
Она была вдвое старше Лолиты и на десять лет моложе меня. Представьте себе взрослую брюнетку, очень бледную, очень тоненькую (она весила всего сто пять фунтов), с очаровательно ассиметричными глазами, острым, как бы быстро начерченным профилем и с весьма привлекательной ensellure — седловинкой в гибкой спине: была, кажется, испанского или вавилонского происхождения. Я её подобрал как-то в мае, в «порочном мае», как говорит Элиот, где-то между Монреалем и Нью-Йорком, или, суживая границы, между Тойлестоном и Блэйком, у смугло горевшего в джунглях ночи бара под знаком Тигровой Бабочки, где она пресимпатично напилась: уверяла меня, что мы учились в одной и той же гимназии, и всё клала свою дрожащую ручку на мою орангутановую лапу. Чувственность мою она только очень слегка бередила, но я всё-таки решил сделать пробу; проба удалась, и Рита стала моей постоянной подругой. Такая она была добренькая, эта Рита, такая компанейская, что из чистого сострадания могла бы отдаться любому патетическому олицетворению природы — старому сломанному дереву или овдовевшему дикобразу. |