Книга Год гиен, страница 34 – Брэд Гигли

— Господин Семеркет!

Квар, ожидавший снаружи, приложил палец к губам. Когда они с Семеркетом вошли в дом, подальше от тех, кто мог их услышать, нубиец тихо проговорил:

— Я только что с секретного совета меджаев.

Чиновник кивнул, ожидая продолжения.

— Я рассказал им о своей сонной болезни. — Квар вовсе не выглядел безутешным, а, напротив, улыбался. Сукис прыгнула меджаю на колени, и он лениво погладил кошку.

— И что вы думаете? Не успел я сознаться, как остальные признались, что страдают той же болезнью. Всегда в одни и те же ночи — когда нет луны.

— Как такое может быть? — спросил Семеркет.

— А вы не догадываетесь? Кто-то подсыпает нам что-то в еду, — злобно проговорил Квар. — Это легко. Наша еда всегда готовится на деревенских кухнях, а потом слуги приносят ее каждому из нас. Кто угодно может туда что-нибудь подсыпать.

Глаза Семеркета широко распахнулись, и, нагнувшись ближе к нубийцу, он прошептал:

— Но зачем?

Тот сделал длинный печальный выдох. Сукис раздраженно спрыгнула с его колен на плиты пола и двинулась к кухне, надеясь поймать там мышь.

— А разве есть время для ограбления гробницы, лучшее, чем то, когда меджаи спят? Разве может быть для этого ночь лучше, чем та, в которую луна не освещает Великое Место?

Семеркет подумал и сказал:

— Здесь делают кожу бога… Пока Хонс прячет свое лицо.

Квар посмотрел на него:

— Что вы говорите?

— Именно это и сказал мне мальчик в Великом Месте, помнишь? Царевич, которого, если верить твоим словам, не существует. Он говорил, что там делают золото, когда нет луны.

Меджай покачал головой:

— Это все-таки не имеет смысла. Ты можешь выкопать золото. Расплющить его. Превратить в пыль, если захочешь. Но ты не можешь его сделать. — Потом он резко вдохнул в темноте. — Но можно его переплавить…

Семеркет непонимающе помотал головой.

— Давным-давно, — быстро объяснил Квар, — несколько могил в Месте Красоты были ограблены. Ворам не пришлось трогать печати на дверях гробниц — они прокопали ходы с поверхности прямо в могилы цариц, а потом все подожгли. Когда пламя погасло, все, что им оставалось сделать, это собрать лужицы расплавленного золота из-под пепла. Так мы их и поймали — когда они плавили в кувшинах самые большие куски.

Семеркет вспомнил о черепках разбитого горшка, завернутых в его плащ, — о почерневших черепках, рассыпанных у огня, вспомнил золотой узор в их трещинах. Он думал, что это некая надпись или орнамент, но если Квар прав, узор мог означать нечто более зловещее.

— Мы решили, что каждой ночью один из нас, меджаев, не будет есть, — говорил между тем Квар. — Он поднимет тревогу, если увидит, как кто-то подозрительный входит в Великое Место. Очевидно, за всем этим стоит кто-то из жителей деревни.

— Кто?

Нубиец покачал головой. Несколько минут они молча размышляли. Потом меджай заговорил.

— Вообще-то я пришел сюда затем, чтобы спросить — можете ли ты сделать так, чтобы человек, о котором вы упоминали, начал обыскивать базары в поисках царских сокровищ?

— Да.

— Хорошо, — проговорил Квар и двинулся к двери, чтобы выйти на окутанную ночыо улицу. — И, Семеркет, будьте осторожны с тем, что вы едите. Вашу еду тоже готовят на здешних кухнях. Меджаи сошлись на том, что осталось всего ничего, чтобы заставить нас уснуть навеки, а не только на несколько ночей.

Чиновник почувствовал, как у него зашевелились волосы на голове.

— И еще одно… — Квар вдруг заколебался и снова вздохнул, прежде чем продолжать. — Нам снятся львы. Всем нам.

Он бесшумно закрыл за собой дверь.

* * *

Снеферу поднял глаза от горшечного колеса. Семеркет заслонял ему свет, стоя в дверях с тяжелым свертком. Потом положил сверток на землю.

Как и многие другие мастера, горшечник работал в самодельной деревянной мастерской у северных ворот деревни. Отсюда было недалеко до цистерны, куда ослики привозили в деревню дневной рацион воды, и это избавляло Снеферу от необходимости таскать тяжелые кувшины от другой бочки, стоявшей возле его дома.

Горшечник замедлил вращение колеса и выжал мокрую губку над наполовину слепленной чашей, которая крутилась на колесе. Он по опыту знал, что визиты Семеркета всегда длинные и нелегкие и что лучше не дать чаше высохнуть.

— Семеркет, добрый друг, — Снеферу попытался заговорить жизнерадостным тоном, — зачем вы сюда пришли? Решили, что это я убил Хетефру?

Чиновник, фыркнув, развязал концы шерстяной ткани и перевернул сверток. На землю кучей высыпались почерневшие черепки, которые он нашел в заброшенном лагере в Великом Месте.

— Я разбил горшок, который принадлежал Хетефре.

— Хетефре? Не припомню, чтобы у нее был такой…

— Ты сможешь его починить? Я не хочу оскорбить ее дух.

Снеферу кивнул:

— Если все куски здесь, тогда я смогу починить его для вас.

— Я подумал, что лучше принести горшок тебе, поскольку ты, вероятно, его и сделал?

Если бы горшечник ответил утвердительно, Семеркет бы понял, что лагерь разбил кто-то из жителей деревни, что костер не был разведен столетия назад.

Но Снеферу покачал головой:

— Может быть, когда горшок снова будет целым, я смогу ответить на этот вопрос.

— А когда он будет готов?

— Здесь так много черепков, а я так занят собственными делами. У меня ведь нет помощников, знаете ли…

— Так когда?

— Через несколько недель.

Семеркет вынул из пояса золото и положил на стол.

— Я дам еще столько же, если ты сможешь починить быстрее.

Но горшечник просто оставил золотое кольцо лежать там, где оно лежало, даже на него не взглянув.

— Я сделаю это, когда смогу, друг Семеркет, — ответил он. — Я уже сказал.

И он снова завертел гончарное колесо.

Когда Семеркет оставил лавку, горшечник положил золото на ладонь и презрительно фыркнул.

* * *

На другой стороне реки, в Восточных Фивах, дым жертвенного огня поднимался к небу из храма Сехмет, шелковисто свиваясь и становясь жидким черным пятном. Было раннее утро, храмовые огни пылали, алкая первые жертвы.

Жена Ненри, Меритра, ждала с краю толпы паломников, сжимая мятый кусок папируса. Она нервно переминалась с ноги на ногу, и при каждом ее движении ее бесчисленные браслеты звенели. Она нашла глазами своего дядю, господина старшего жреца Ироя, который молча молился Сехмет.

Все расступились, когда к алтарю повели первого быка. Животное послушно зашагало по лестнице туда, где его ждали Ирой и жрецы. Там бык потряс головой, показывая, что желает принять смерть. Меритра знала, что это старый трюк — жрецы налили быку в уши святой воды.