Книга Невеста Борджа, страница 113 – Джинн Калогридис

На балкон был вынесен маленький столик, чтобы мы могли ужинать, наслаждаясь летним вечером. Пока двое служанок расставляли тарелки, Джофре попросил вина. Один из слуг подал ему кубок, и Джофре осушил большую часть одним глотком.

Я встала со своего кресла в прихожей и подошла к Джофре. Взгляд его был отстраненным и блуждающим. В тот день Джофре подправлял бороду, и, видимо, рука его дрогнула — на щеке красовался свежий подсохший порез.

— Ты принес какие-то новости, муж, — заметила я, понизив голос настолько, чтобы возившиеся на балконе женщины не могли меня расслышать.

Мы продолжали внимательно следить за слугами, но я жадно слушала ответ Джофре.

— Чезаре не терпится как можно быстрее покинуть Рим и вернуться в Марке. Но отец уговорил его остаться на празднество по случаю победы: завтра у кардинала Адриано Кастелли будет дан обед в честь Чезаре. Он будет проходить на свежем воздухе, в винограднике.

— Устрой так, чтобы ты сидел между Папой и Чезаре, — тихо сказала я. — Тогда тебе понадобится лишь попросить у виночерпия, чтобы ты лично отнес им полные кубки — в знак твоего глубочайшего уважения. — Помолчав, я добавила: — Когда слуги уйдут, я принесу все, что нужно.

Слуги раздражающе долго возились с ужином, но в конце концов они все же удалились. Я прошла в спальню; донна Эсмеральда шила, маленький Родриго спал.

— Мне нужно кое-что взять из шкафа, — прошептала я. Донна Эсмеральда кивнула и вновь склонилась над шитьем. Я открыла свой гардероб.

Открытая дверь заслонила меня от Эсмеральды, так что я без помех отворила потайное отделение в полу гардероба и достала оттуда шкатулку. В ней лежали мои драгоценности, унесенные из дворца Святой Марии, и флакон с кантереллой. Я заблаговременно опустошила маленькую прозрачную склянку, в которой содержалось драгоценное розовое масло из Турции — много лет назад мне подарил его Джофре.

Я взяла рубин и два флакона, потом вернула шкатулку в тайник, бесшумно прикрыла двери гардероба и удалилась. За все это время донна Эсмеральда даже не подняла головы.

Джофре расхаживал по прихожей. Он успел налить себе еще вина и уже выпил большую его часть.

— Тебе надо лучше держать себя в руках, — упрекнула я его, — иначе мы никогда не добьемся успеха.

— Я буду сдерживаться, — пообещал Джофре, запрокинул голову и допил кубок.

Я с сомнением взглянула на него, но промолчала. Вместо этого я вручила ему рубин.

— Это на тот случай, если понадобится кого-нибудь подкупить.

Потом я подошла к масляной лампе и поднесла оба флакона, прозрачный и изумрудный, к огню.

«В должное время», — сказала стрега. Сейчас я была полностью уверена, что это время наконец-то настало.

Зеленый флакон сверкал в свете огня. Я подумала о солнечных бликах, танцующих на водах Неаполитанского залива; я подумала о свободе.

Внутри флакона лежал тусклый, серебристо-голубой порошок. «Прекрасная, прекрасная кантерелла, — мысленно обратилась я к ней. — Кантерелла, спаси меня…»

В тот момент мне вспомнилось, как я убила молодого солдата, напавшего на Феррандино. Тогда я не испытывала ни малейшей вины. Не испытывала я ее и сейчас — лишь холодную, жестокую радость.

Недрогнувшей рукой я открыла сначала первый флакон, потом, действуя как можно осторожнее, флакон с ядом. Джофре заглянул мне через плечо, судорожно охнул и вытянул шею.

— Лучше отойди, — предупредила я. — Вдруг я рассыплю порошок — а я не знаю, можно ли умереть, если вдохнешь его.

Джофре подчинился и лишь молча смотрел, как я пересыпаю порошок из большего флакона в меньший. «Всего несколько крупинок», — сказала Лукреция. Я не стала спрашивать, откуда у нее подобные познания. Я отсыпала Джофре сотни, тысячи смертей — добрую треть флакона; этого хватило бы, чтобы истребить папскую армию.

Потом я закрыла оба флакона и вручила Джофре тот, что поменьше, — теперь он сделался наполовину прозрачным, а наполовину серовато-голубым. Джофре спрятал его в потайной карман за пазухой камзола.

— Почему бы не отдать мне все целиком?

В его голосе промелькнули уязвленные и раздраженные нотки.

— Потому что если нас разоблачат, — ровным тоном отозвалась я, — нам понадобится что-то и для себя.

При этих словах Джофре побледнел, но взял себя в руки и кивнул.

Я спрятала изумрудный флакон в корсаж.

— Я буду постоянно держать его при себе, так что если нас схватят…

Джофре снова кивнул, на этот раз решительно, показывая, что мне нет необходимости договаривать.

Мы дружно посмотрели в сторону балкона, где ждал нас ужин.

— Мне сейчас еда в горло не полезет, — сказал Джофре.

— Мне тоже. Я позову слуг и велю им все унести. — Джофре уже повернулся было уходить, но я поймала его за руку и сказала:

— Я не очень-то верю в Бога. Но я буду молиться за тебя. — Джофре слабо улыбнулся, а потом вдруг привлек меня к себе и поцеловал. Это был не дежурный, привычный поцелуй мужа, давно уже состоящего в браке; так юноша целует женщину, в которую он страстно влюблен.

Я отстранилась, ошеломленная, но не стала высвобождаться из его объятий; во взгляде Джофре я узнала того робкого, виноватого юношу, каким он был в нашу брачную ночь.

— Мне очень жаль, что я часто разочаровывал тебя, Санча, — прошептал он. — Но больше этого не повторится.

На этом мы расстались. Я сдержала свое обещание. Я молилась за него всю эту бессонную ночь, прижав руку к сердцу.

Следующий день — тот самый, на который был назначен обед в честь Чезаре, — тянулся мучительно медленно. Тем вечером я не получила никаких вестей от Джофре; да, собственно, я их и не ожидала: кантерелле нужно некоторое время, чтобы подействовать, меня охватило смятение. На третий вечер меня уже трясло. Может, Джофре предал меня? Может, его засекли и схватили?

Я всю ночь просидела в прихожей, размышляя, не пора ли пустить в ход содержимое зеленого флакона, крепко зажатого у меня в кулаке.

Перед рассветом меня все-таки одолело изнеможение; я доковыляла до кровати и заснула тревожным сном.

Пробудившись, я увидела совершенно невероятное зрелище: сначала я вообще решила, что еще сплю. Рядом со мной крепко спала донна Эсмеральда. Родриго тихо посапывал в своей кроватке.

А надо мной склонились Доротея де ла Крема и Катерина Сфорца, обе — в ночных рубашках.

Я моргнула, но видение не исчезло.

— Папу отравили, — прошипела Доротея. — Чезаре тоже. — Заулыбавшись, я села на кровати. Волна ликования вернула меня к жизни.

— Они умерли?

— Нет, — сказала Катерина.

Ее бледное лицо сияло от радости. У меня чуть не остановилось сердце, когда она произнесла это короткое слово. Катерина же продолжала: