Онлайн книга «Дикобраз»
Спустившись по гранитным ступеням, Петр Солинский вытащил из кармана плаща две мартеницы. Среди пожухлой травы он нашел большой камень на тропке, и под одобрительными взглядами трех пожилых муниципальных садовников подсунул под него красно-белые шерстяные кисточки. Так всегда поступают в деревне в это время года. А через несколько дней вернетесь туда, где оставили свои мартеницы. Если под камнем будут сновать муравьи – ждите хорошего приплода ягнят в хозяйстве. Дождевые черви и жуки предвещают лошадей и коров, пауки обернутся ослами. Всякая копошащаяся живность сулит вам, что все в вашем хозяйстве будет плодиться и размножаться, сулит вам новую жизнь. – Ну как ты провел выходные, Петр? Что нового? Эти дефективные все еще протестуют против новой Конституции? Он был неутомим, этот человек. Его нельзя было понять – он выжимал из вас все силы. Наверно, это оттого, что он питается йогуртом. И держит под кроватью дикую герань. Доброе здоровье и долгая жизнь: цветок столетних. Может быть, приказать милиционеру выкинуть этот цветок за окно, когда Петканов выйдет из комнаты? Генеральный прокурор мало-помалу утратил свой боевой пыл. Оставалось только огласить приговор, процесс окончился, и он победитель. Странно, впрочем, что обвиняемый не проявляет к нему неприязни – вернее, явной, острой неприязни – после сенсационного заявления об Анне Петкановой. Что бы это могло значить? Неужели не случайно? – Я ездил к отцу, – ответил Солинский. – Ну и как он? – Умирает, я вам уже говорил. – Да-да… Что ж, все там будем. Но мне искренне жаль. Каковы бы ни были наши разногласия… Нет уж, опять выслушивать нелепицы и сентиментальные байки о его семейном прошлом Солинский не намерен. Он резко прервал собеседника. – Отец говорил о вас, – сказал он. Петканов замер явно в предвкушении – вождь давно уже привык к лести. Но тут же понял, что обманулся: таким жестким, сухим, постаревшим выглядел Солинский. Нет, мальчиком его больше не назовешь. – Отец не мог говорить много, но он хотел, чтобы кое-что я услышал. Он сказал, что, когда вы были молоды, когда вы оба были молоды, вы искренне верили в идею. И хотя вы были бешено честолюбивы, просто одержимы мыслью о власти, это не мешало вам верить в идею. Он сказал, что хотел бы узнать, когда вы утратили веру. Его жгло желание узнать, когда и как это произошло. Возможно, после смерти дочери, хотя он думает, что задолго, задолго до этого. – Передай своему отцу, что я по-прежнему искренне предан социализму и коммунизму. И никогда не сворачивал с этой дороги. – Тогда вам будет интересно, что сказал отец перед самым моим уходом. Он сказал: «Отгадай-ка загадку, Петр. Кто хуже: тот, кто искренне верит и продолжает верить вопреки очевидной реальности, или тот, кто принял эту реальность, но продолжает утверждать, будто он верит в идею?» В кои-то веки Стойо Петканов постарался подавить в себе раздражение. Вот такой он был всегда, старик Солинский, всегда разыгрывал из себя гнилого интеллигента. Они завершают утверждение очередных экономических программ. Министры с ума сходят, как увязать плановые показатели, не поставит ли погода под угрозу урожай, не повлияет ли новый ближневосточный кризис на поставки сырья из России-матушки, а старик Солинский, попыхивая трубочкой и откинувшись на спинку стула, приступает к изложению своих высоколобых теорий. «Я сейчас перечитал, товарищи…» – так он обычно начинал свою тягомотину. Пере-чи-тал! Ты читаешь, ты изучаешь, само собой, как же без этого, но ты же еще и работаешь, действуешь! Научные принципы социализма известны, но ты применяешь их на практике. Разумеется, сообразуясь с местными условиями. Но когда вы решаете вопрос о завершении строительства гидроэлектростанции, или выясняете, почему крестьяне Северо-Запада утаивают зерно, или обсуждаете доклад ОВБ о венгерском национальном меньшинстве, ни хрена вам, товарищ доктор Солинский, профессор блядских наук, ни хрена, уж извините, вам не надо пepe-чи-тывать. А виноват был он, Петканов, уж слишком мягко, слишком терпеливо он обходился со старым дураком, которого давно уже пора было отправить в деревню к пчелкам. Он не был таким высокоумным теоретиком, когда они сидели вместе в варковской тюрьме. И не просил тогда у надсмотрщиков позволения пepe-чи-тать что-нибудь прежде, чем врезать нечаянно тому отбившемуся от своих железногвардейцу. В те дни старик Солинский умел сделать так, чтобы фашист взвыл от боли. Но ни о чем подобном бывший президент ни слова не сказал. Он лишь спокойно произнес: – У каждого человека бывают сомнения. Это естественно. Возможно, случалось так, что и я не в состоянии был верить. Но другим я верить разрешал. Ты на такое способен? – Э, – крякнул прокурор. – Вы, я вижу, здорово умели облагодетельствовать своих ближних. Лишенный благодати поп влачит невежу на небеса. – Ты сказал. – Его признали виновным, бабуся, виновным! Бабушка Стефана слегка повернула голову и из-под вязаной шапочки подняла на студента глаза. Экий глупый чижик с дурашливой улыбкой, кажется, он так и норовит стукнуть своим клювиком по цветному портрету Ленина. – Они и вашего любимчика заодно осудили, бабуся. Пока с тем разбирались. – А ты и рад? Чижик даже вздрогнул от нежданного вопроса. Задумался, потом пыхнул дымом в лицо основателя Страны Советов. – Да, – сказал он. – Раз уж вы спрашиваете: да, я просто счастлив. – Тогда мне тебя жаль. – Почему? – В первый раз в нем, казалось, проснулся интерес к старухе, восседавшей под своей иконой. Но она уже снова отвела глаза, снова вернулась к своим воспоминаниям. – Почему? – повторил он вопрос. – Избавь, Господи, от того, чтобы слепой научился видеть. С многодневным телевизионным зрелищем было покончено, и Вера, Атанас, Стефан и Димитр отправились пить пиво. Они зашли в прокуренное кафе, где до Перемен был книжный магазин. – Как вы думаете, что ему дадут? – Та-та-та-та-та. – Нет, этого они не сделают. Принесли пиво. Молча, благоговейно они подняли кружки и чокнулись. Здесь прошлое, здесь будущее, здесь конец и начало всего. Они сделали первый глоток с серьезными, торжественными лицами. – Ну? Кто-нибудь чувствует, что очистился? – Какой ты циник, Атанас! – Я циник? Наоборот, я настолько далек от цинизма, что просто хотел, чтобы его поставили к стенке и расстреляли. – Нет, его нужно было судить. Не могли же ему просто сказать: «Убирайся куда глаза глядят, а мы объявим, что ты болен». Так обычно поступали коммунисты. – Но ведь и это было неправильно, этот судебный процесс! То, что он сделал со страной, не определяется категориями уголовного права. Надо было говорить обо всем, о том, что он испоганил все, к чему прикасался. И все, к чему прикасались мы. Землю, траву, камни. Как он все время лгал, он лгал автоматически, сделал вранье своей политикой, он не мог не врать, да еще и всех приучил к этому. И люди теперь вообще разучились чему-либо верить. Он все испоганил, даже слова, которые мы говорим. |