Онлайн книга «Предчувствие конца»
Твой Тони. Это все, на что я был способен. Хотелось бы написать получше, но, по крайней мере, я ручался за каждое слово. Я не преследовал никаких тайных целей. Не надеялся что-либо выпросить. Ни дневник, ни расположение Вероники, ни даже прощение. Не могу сказать, полегчало мне после отправки этого письма или стало только хуже. Я вообще мало что чувствовал. Разве что изнеможение, опустошенность. У меня не возникло желания поделиться с Маргарет. Мои мысли обратились к Сьюзи: какое счастье, когда младенец появляется на свет с руками и ногами, с нормальным мозгом и с таким эмоциональным складом, который позволяет ребенку, девочке, женщине, вести жизнь по собственному выбору. «Желаю, чтобы ты была как все», — сказал поэт, обращаясь к новорожденной крохе. [32] Моя жизнь продолжалась. Я по-прежнему рекомендовал книги больным — как выздоравливающим, так и умирающим. Сам тоже кое-что почитывал. Перестал сортировать бытовые отходы. Написал мистеру Ганнеллу, чтобы тот прекратил тяжбу об изъятии дневника. Как-то к вечеру без видимой причины решил прокатиться по Северной кольцевой, сделал кое-какие покупки и поужинал в «Вильгельме IV». Все мне задавали вопрос: «Отдыхать ездили?» В магазине я отвечал «да», в пабе — «нет». В принципе, это было все равно. Как и многое другое. Я размышлял о событиях прошлых лет и о том, сколь ничтожна была моя роль. Вначале я подумал, что мне случайно переправили старое сообщение. Но это из-за того, что моя тема «Извинение» осталась нестертой. Мой текст тоже остался в неприкосновенности. А ее ответ гласил: «Ничего до тебя не доходит. И раньше не доходило, и никогда не дойдет. Не надейся». Я сохранил эту переписку во «Входящих» и время от времени перечитывал. Не укажи я в своем завещании, чтобы меня кремировали, а пепел развеяли по ветру, я бы распорядился, чтобы мне сделали такую надгробную надпись: «Тони Уэбстер. До него так и не дошло». Нет, в этом есть какая-то мелодрама, слезливость. Может, «Он решил сам»? Да, так лучше, правильнее. Но, по всей вероятности, я бы выбрал «Каждый день — воскресенье». Время от времени я ездил на машине в тот магазинчик и в паб. Как ни странно, там у меня всегда возникало ощущение покоя; а вдобавок ощущение цели — возможно, последней настоящей цели в моей жизни. Как и раньше, я не переживаю, что трачу время впустую. На что мне еще тратить время? А обстановка там дружелюбная, лучше, чем в моем районе. Никакого определенного плана у меня не было, но это не новость. У меня уже сто лет «планов» не было. А возрождение былого чувства к Веронике — если оно и состоялось — едва ли тянет на «план». Скорее это мимолетный, болезненный порыв, постскриптум к краткой истории унижений. Как-то раз я спросил у бармена: — Скажите, пожалуйста, нельзя ли для разнообразия нарезать картофель потоньше? — Это как? — Ну, как во Франции — тонкими ломтиками. — Нет, у нас такого не подают. — А в меню сказано, что у вас картофель фри — ручной нарезки. — Ну. — Так почему бы не нарезать потоньше? Обычная любезность бармена улетучилась. Он посмотрел на меня так, будто пытался определить, кто я такой: педант или придурок, а возможно — и то и другое. — Ручной нарезки — значит нарезанный толсто. — Но если ручной нарезки, отчего же не нарезать потоньше? — Мы не нарезаем. Нам так привозят. — Картофель нарезают не у вас на кухне? — Я же сказал. — То есть в меню написано «картофель фри ручной нарезки», а на самом деле нарезка производится неизвестно где и, скорее всего, механическим способом? — Вы к нам с проверкой, что ли? — Боже упаси. Мне просто странно. Никогда не знал, что «ручной нарезки» означает «толсто нарезанный», а не «нарезанный исключительно вручную». — Теперь будете знать. — Ну, извините. Не понял. Вернувшись за столик, я стал ждать, когда мне принесут ужин. И тут, как гром среди ясного неба, появились те пятеро, в сопровождении молодого социального работника, которого я видел из машины, когда приезжал с Вероникой. Коллекционер значков, проходя мимо меня, помедлил и отвесил поклон; значки на его охотничьей шапке тихонько звякнули. За ним шли остальные. При виде меня сын Адриана выставил вперед плечо, будто отгораживался от напасти. Все пятеро отошли к дальней стене, но садиться не стали. Социальный работник подошел к стойке и заказал напитки. Мне подали хек и картофель фри ручной нарезки, причем картофель — в металлической миске, выстланной газетной бумагой. [33] Наверное, я улыбался своим мыслям, когда ко мне подошел молодой социальный работник. — Можно на пару слов? — Конечно. Я указал на свободный стул. Посмотрев ему через плечо, я заметил, что его подопечные смотрят на меня во все глаза и сжимают в руках стаканы, но не пьют. — Я — Терри. — Тони. Рукопожатие вышло неловким, как всегда бывает в сидячем положении. Он немного помолчал. — Угощайтесь картошкой. — Нет, спасибо. — А вам известно, что когда в меню сказано «картофель фри ручной нарезки», это всего лишь означает «нарезанный толстыми брусками», а не нарезанный вручную? Он посмотрел на меня примерно так же, как и бармен. — Я насчет Адриана. — Насчет Адриана, — повторил я. Почему мне не пришло в голову спросить имя? А как иначе его могли назвать? — Ваше присутствие его нервирует. — Прошу прощения. Совершенно не хотел его нервировать. Да и никого другого тоже. Никогда. — Парень будто бы заподозрил иронию. — Ладно. Больше он меня не увидит. Сейчас я поем и уйду, и никто из вас больше меня не увидит. Он кивнул. — Можно спросить, кто вы такой? В самом деле, кто я такой? — Ну, разумеется. Меня зовут Тони Уэбстер. Мы с отцом Адриана в молодости были друзьями. Вместе учились в школе. И мать Адриана я тоже знал. Довольно близко. Потом наши пути разошлись. Но вот уже пару недель мы довольно тесно общаемся. Точнее, месяцев. |