Книга Наследство последнего императора, страница 27 – Николай Волынский

– Такую прорву рыжья за тушенку? – изумился Ельцин. – Не поверю. Наверное, захапал себе. Украл, можно сказать, у государства, чтобы бриллианты Райке оплачивать.

Коржаков подумал.

– Вообще-то говоря, Горбачева можно судить и посадить лет на десять. За превышение полномочий. Он не имел права в любом случае распоряжаться этим золотом самолично. Так что отправить его по этапу за это – проще простого.

– На кой черт он мне сейчас такой нужен? – проворчал Ельцин. – Дырявый мешок с дерьмом. Вот если бы эта информация попала ко мне в восемьдесят девятом или хотя бы в девяностом году… Тогда бы я сделал из него пиццу-хат [11] ! Он бы у меня живо стал государственным преступником. Вором.

– Так и теперь не поздно, – сказал Коржаков.

– Поздно, – возразил Ельцин. – Только вонь пойдет на весь свет, всех зальет своим словесным поносом. А что эта Ксенька хотела?

– Ксирис? Сказала, что Романовы хотят вступить в наследство.

– Так пусть идут и вступают, – разрешил Ельцин.

Коржаков вздохнул.

– Давайте я вам еще чаю налью… Им нужны свидетельства о смерти царской семьи. И доказательства того, что их действительно расстреляли в доме Ипатьева.

Ельцин, как до него Горбачев, удивился.

– Зачем? Ведь расстреляли же! Есть документы, есть или еще совсем недавно были свидетели. Помню, был такой комендант дома Ипатьева… Юровский… как его? Яков.

– Янкель, – подсказал Коржаков.

– Врешь! – рассердился Ельцин. – Яков его звали, точно помню! Вы теперь всех, кто в царя стрелял, хотите сделать евреями. Ты что – антисемит? Так сразу и скажи! Я, может, тоже антисемит. Можешь от меня не таиться.

– Я не антисемит, – хохотнул Коржаков. – Но Юровский действительно был евреем. Правда, он потом лютеранство принял.

– Значит, уже не еврей! – заключил Ельцин. – Соображать же надо! Вон теперь Ленина, кровавого тирана и деспота, евреем делают… Ну, был дед у него по матери – Бланк. Православный человек. Дмитрий Федорович. Русский. Хотя родился в еврейской семье. К тому же, он был дедом Ленина! А бабка его была шведка! А еврейство передается по материнской линии. Так что твой Ленин по-еврейски получается швед. Потому что мать его, по еврейскому закону, получается шведка. А?!

Коржаков был потрясен точным знанием вопроса, которое продемонстрировал босс.

– В самом деле, – удивился Коржаков. – В голову не приходило. – Много чего тебе в голову не приходит… – проворчал президент. – Так что Якова Михайловича Юровского мы знаем – революционера, атеиста, бывшего лютеранина… Он Николашку и убивал.

– Вы так тогда и сказали.

– Кому?

– Ксеньке этой сказали и Гольдману.

– В самом деле? – удивился Ельцин. – Не помню. А почему я ничего не помню?

– Не знаю, Борис Николаевич. Может, вам, действительно, в виски какую-нибудь дрянь подмешали. Хотя невероятно – зачем?

– А чтоб сговорчивей был.

И он погрузился в тяжело-злобное молчание.

– Им что – мало свидетельств тех, кто расстреливал? – после небольшого раздумья спросил Ельцин.

– Мало, – подтвердил Коржаков. – Они не верят ни Юровскому, ни его подельникам.

– А кости? Их же нашел этот… ну помощник Щелокова. Имя у него… менделеевское. Ну – из таблицы Менделеева. Уран, что ли? Или Галлий?

– Гелий, – подсказал Коржаков. – Гелий Рябов. Да. Это он раскопал могилу.

– И разве кто-нибудь сомневается?

– У нас никто не сомневается. Почти никто, – уточнил Коржаков. – А за бугром, кстати, и среди Романовых тоже, сомневающихся хренова куча. Им нужны доказательства на уровне правительства.

– И что?

– И вы сказали: «Аксинья, для тебя я все правительство расстреляю, как депутатов в девяносто третьем, если оно не сделает мне доказательства».

– Ну, уж так и сказал! – недоверчиво протянул Ельцин.

– В общем, крепко пообещали.

Ельцин задумался.

– А что Гольдман? Ему чего надо было?

– Так ведь он заместитель управляющего банком, где лежит золото.

– А немец зачем приходил? – продолжал допытываться Ельцин. – Помню, он хотел куеву слободу для наших немцев построить.

– Кукуеву, – поправил Коржаков.

– Я и говорю – куеву! – отрезал Ельцин. – А больше ничего? Это Кинкель был? Да?

– Кинкель, – подтвердил Коржаков. – Его привел Гольдман и сказал…

– Заткнись! – оборвал его Ельцин. – Помню, что он сказал!..

Коржаков озадаченно умолк. Действительно ли у хозяина отшибает память или он притворяется? Разыгрывает его? А зачем?

Но Ельцин и в самом деле неожиданно почти все вспомнил. Страх и злость смыли муть с памяти. Да, бывшего министра иностранных дел Германии Клауса Кинкеля, который настолько люто ненавидит Россию, что и не пытается это скрывать, привел Гольдман. Точнее, поманил Кинкеля пальцем. И антисемит Кинкель прибежал козликом. И заявил, что правительство Германии является аффилированным совладельцем банка «Бэринг-брозерс-банк оф Лондон». И поэтому он вместе с Гольдманом, уважаемым в Германии предпринимателем, может дать гарантии Ельцину, что проценты от романовского золота – а это практически около четырех тонн дополнительно – будут обращены в пользу тех организаций или частных лиц, на которых укажет президент великой России. Но еще больше величию страны послужит всего один шаг, который весь мир ждет от России. Всего одно, в общем-то, пустяковое решение.

– Какое такое решение? – спросил Ельцин, пребывая в алкогольно-наркотической эйфории.

– Не продавать Кипру и тем более Милошевичу С-300. Вы получите больше от банка «Бэринг-бразерс», – нагло улыбнулся Кинкель.

– Балканы, значит, хотите захватить снова, – кивнул Ельцин. – Давно вас там не было! С сорок пятого года, с девятого мая… Сразу все хотите схавать, одним куском. Не подавитесь?

– Что вы, герр президент! Ни в коем случае, – успокоил его долговязый Кинкель. – Германия готова дополнительно выделить два миллиарда марок на строительство жилья для ваших военнослужащих, от которых мы, наконец, избавились.

– Два? – переспросил Ельцин.

– Два с половиной, – уточнил Кинкель. – Заказ на строительство мы разместим у тех фирм или частных предприятий, на которые укажете вы, герр резидент.

Герр президент подумал.

– Я еще пока русский президент, а не ваш резидент.

– Не важно, – нагло заверил Кинкель. – Не сегодня – так завтра будете.

– А ты что скажешь, Аксинья?