Книга Тайна Шампольона, страница 28 – Жан-Мишель Риу

— Действительно, все зиждется на Востоке, — сказал Бонапарт.

Я тотчас попытался воспользоваться случаем:

— Таким образом, как многие об этом и говорят, ваше предприятие выходит за рамки Египта?

— Было бы нелюбезно начать вам противоречить, господин де Спаг.

— Но докуда? И как туда добраться без флота, без связи с Францией, без золота? Мне кажется, это невозможно.

— По-вашему, надо довольствоваться одним наполовину подчиненным Египтом?

— Тут уже работы больше, чем достаточно.

— Вы неважный стратег, господин математик!

— Я хотел бы понять…

Бонапарт замедлил ход так, чтобы Бертолле, ехавший впереди, оказался в одиночестве. Я очутился рядом с султаном Эль-Кебиром.

— Восток, — сказал мне главнокомандующий, — это такая система, в которой не имеешь ничего, если не обладаешь всем. Чтобы сохранить за собой Египет, надо завоевать весь этот континент.

— По-моему, это невозможно…

— Иногда я мечтаю объединить опыт двух миров и представляю, что Запад и Восток образуют одну единую империю…

— Никакая армия не могла бы держать в своих руках такого гиганта.

— Вы правы. Поэтому решение не касается ни сабель, ни пушек.

— Какая же иная сила могла бы объединить два столь непохожих мира?

— Сила? Я вас удивлю, Морган. Я — военный, и меня считают хорошим тактиком. Таким образом, я могу обладать картами, дабы полностью удовлетворить мою судьбу — меня ведь подозревают в том, что я только о ней и думаю. Полагаю, я не тешу себя иллюзиями. Я лучше других изучил средства, которыми пользуются люди, дабы утолить свою жажду власти. Я знаю историю завоевателей. Я анализировал их успехи и неудачи, измерял ошибки, неизбежно связанные со славой. Сила? Вы спрашивали меня об этом и, зная меня, совершенно логично думали о силе оружия. Итак, я отвечу вам, что здесь этого недостаточно. Здесь ислам воздействует на народы надежнее, чем тысячи пушек. Ислам — это ключ.

Поэтому к нему надо приспособиться. Вы, как и прочие, скажете, что я излишне расчетлив? А я тут же добавлю, что моя приверженность этой религии искренна, но этого недостаточно. Для них я неверный — неверным я и останусь. Таким образом, я смогу достичь своих целей, если буду использовать не один только ислам.

— Должен ли я из этого заключить, что вы никогда не сможете завоевать этот Восток, который так нежно любите?

Бонапарт потянул поводья своей лошади. Мы остановились. Мы были рядом с фонтаном Моисея, недалеко от Суэца, который, возможно, однажды станет мостом между Востоком и Западом:

— Иногда, — снова заговорил Бонапарт, — я прихожу к столь же сумрачным заключениям. А иногда говорю себе, что Каир, который мы удерживаем, мог бы стать столицей Восточной империи.

— Вы полагаете, что можно как-то ограничить влияние Константинополя и Великой Порты?

— Пойти по следам Александра Великого… Завоевать Дамаск, углубиться еще дальше. Да, это, без сомнения, моя самая красивая мечта…

— А если вы проиграете?

— Тогда останется победа над фараонами…

— И что же они делали здесь?

— Если мы вытащим на свет тайны их цивилизации, мы возвратим этой стране славу, в которой однажды и сами будем нуждаться. И она, возможно, не будет эфемерной.

О какой славе говорил Бонапарт? О своей или о славе Египта, который должен был вновь стать центром всего мира? Скоро я это узнаю.

Гигантский мир фараонов от нас пока ускользал. И Египет отказывался от нас. С каждым днем внутреннее положение ухудшалось, и англо-турецкий военный союзный договор, подписанный 5 января 1799 года, [93] играл в этом не последнюю роль. Мы были блокированы в Египте. Мы стали пленниками своего завоевания. Мы вошли в Александрию, и дверь за нами оказалась заперта на огромный висячий замок.

Мы прибыли морем, и наши корабли были уничтожены. Надежда и, возможно, даже выход из сложившегося положения находились на востоке, в Палестине. Таким образом, 10 февраля 1799 года началась Сирийская кампания, и она вроде бы соответствовала планам Бонапарта, который — в этом я уже был уверен — думал только о том, как бы закрепиться на Востоке.

Тем временем Виван Денон дошел до Асуана, но о его открытиях мы ничего не знали. Вместе с Дезэ, брошенным по следу Мурад-бея, Виван Денон все дальше углублялся на юг Верхнего Египта. Он увидел храмы Дендеры и Фив, города со ста воротами, затем Идфу. Он собирался осмотреть острова Элефантина и Фила. Ему суждено было обнаружить самое великое в своей жизни — Долину Смерти.

А мы тем временем шли навстречу чуме.

* * *

Сирийская кампания стала трагическим этапом экспедиции.

Она добавилась к потокам крови в Каире, к уничтожению нашего флота и закончилась смертоносной осадой Сен-Жан-д'Акра, где погиб Каффарелли. Она добавилась к общему хаосу экспедиции, понемногу разъединявшему людей, которые больше не понимали друг друга. Людей? Но было уже взятие Яффы, ужасам коего стал свидетелем физик Малюс. Наши солдаты убивали, насиловали, жгли, и жертвами их становились совершенно невинные люди. Простые крестьяне, женщины и дети. Были и три тысячи оттоманских солдат, которых казнили, несмотря на обещания Бонапарта. [94] Их приканчивали штыками, саблями и ножами, поскольку надо было экономить боеприпасы.

Да, уже была Яффа, от которой никто из нас не мог оправиться, но Бонапарт хотел заполучить Палестину любой ценой. И небеса оставили нас. Началась чума. Некоторые пришли к выводу, что против нас обернулись преступления в Яффе. Тогда, чтобы еще больше усилить беспорядок в нашем лагере, начался мятеж в Каире. Сострадание — а потом сила!