Книга Афинский яд, страница 44 – Маргарет Дуди

— С разрешения властей, мы пришли побеседовать с Гермией, вдовой Ортобула, — торжественно провозгласил Аристотель, не давая Эргоклу открыть рот.

— Точнее, я пришел, — громко сказал Эргокл. — Я, Эргокл Афинский. Аристотель, чужеземный философ, всего лишь свидетель. Этот, — он махнул рукой в мою сторону, — вообще не в счет. Пусть подождет где-нибудь, пока мы не уладим наши дела. Немедленно проводи нас к дяде Гермии!

— О, боги! — охнул горбатый раб. — Я не могу двигаться быстро, господин, но постараюсь не задержать тебя.

Он хлопнул в ладоши и крикнул. Из внутренних комнат появилась рабыня, испуганная, словно перед судом, ее попросили принести кресло, чтобы я мог посидеть в прихожей возле двери. Эргокл, казалось, с трудом сдерживается, чтобы не затопать ногами от нетерпения.

— Вот мы и готовы, — сказал горбун. — Господа, я провожу вас обоих. Идти недалеко, но нужно соблюдать приличия. Позвольте, я объясню…

Он повел двух посетителей куда-то в глубь дома, и звук его голоса постепенно затихал. Но, судя по всему, они остались внизу: очевидно, Гермия спустилась из гинекея и собиралась встать в комнате, смежной с той, где сядут мужчины.

Я остался в полном одиночестве. Смотреть было не на что. В сравнении с жилищем Ортобула этот дом, несомненно, проигрывал. За вклад в религиозные празднества Фанодему пожаловали золотую корону, но с такими тратами, думал я, и разориться недолго. Комната была обставлена очень просто, без всяких украшений — словно при трауре. Как и в доме Ортобула, я увидел нишу. Она пустовала, и лишь на запыленной стене светлым пятном выделялся силуэт статуи, украшавшей ее в былые времена. Судя по очертаниям, это была фигура юноши. А еще здесь когда-то стояла ваза, которая тоже бесследно исчезла вместе со столом. И все же призраки этих вещей не спешили покинуть родные стены. И тут я догадался, что не горе, а бедность заставили обитателей дома забрать вещи из комнаты и выставить их на продажу. Если Фанодем трудился над историей Аттики, возможно, ему пришлось расстаться с частью имущества, чтобы купить книги, которые стоят немало. А теперь еще и суд над Гермией, и услуги Стражей, и непредвиденные расходы на искупительные жертвы после злополучного путешествия по Агоре.

Я глазел на голые стены, когда вернулся карлик.

— Прости, господин, что оставил тебя одного, — извинился он. — Мы знавали лучшие дни. Крикни, если что-то понадобится. Меня зовут Батрахион, потому что в детстве я прыгал, как лягушка, вот прозвище и пристало. Принести тебе что-нибудь выпить? Воды, молока или, может, вина?

— Нет, нет, благодарю, Батрахион. Не затем я пришел, чтобы доставлять вам лишние хлопоты.

— Ох, господин! — Карлик всплеснул руками. — Хлопоты! Клянусь всеми богами, хлопот нам сейчас хватает. Да уберегут боги тебя и твоих близких от несчастья, которое свалилось на этот дом!

— На вашу долю выпало тяжкое испытание, — сочувственно произнес я. — Если не ошибаюсь, ты, Батрахион, давно служишь этой семье и хорошо знаешь Гермию.

— Уж конечно. Я принадлежу ее дяде. Мы живем здесь невесть сколько. Разумеется, по сравнению с нами отец Гермии был настоящим богачом, но и мы всегда старались не ударить лицом в грязь. О боги, какая пыль! — поднатужившись, человечек притащил табурет, ловко на него запрыгнул и стал вытирать запыленные полки и стену.

— Твой хозяин — хороший и достойный человек, — заметил я. — Как печально видеть его в таком затруднении.

— Да, это так. Мой хозяин хороший, господин, хороший и добрый. Никогда не оставит в беде. Потому он меня и купил. Когда я родился, сразу стало ясно, что я буду горбатым, и хозяева матери хотели избавиться от меня. Но Фанодем сжалился над бедным ребенком и купил его за несколько драхм. С тех пор — я член этой семьи.

Я понял, что карлику Батрахиону едва ли больше тридцати, но врожденное уродство старило его.

— Больная спина не мешает много работать, — продолжал раб. — Сам Гефест был калекой, а посмотри на творения его рук! Надо просто стараться и думать наперед. Вот что я твержу всем молодым слугам: «Старайся и думай наперед!»

С таким советом было трудно поспорить, хотя он одинаково хорошо подошел бы и праведнику, и злодею.

— Так ты хорошо знаешь Гермию?

— Раньше знал, господин. Она не живет здесь постоянно, просто заходит время от времени. Гермия — такая же хорошая, как ее дядя, она, не жалея сил, помогает людям, даже тем, кто этого совсем не достоин. Всем желает добра — родителям, родственникам, даже рабам. Ходит за больными и распределяет их работу между другими. Она слишком добрая, чтобы умереть молодой! Да она так же способна убить, как я — охотиться за разъяренным слоном! В ней нет зла.

Его глаза смотрели на меня умоляюще.

— Вполне естественно, — сказал я, — что ты на ее стороне…

— Нет! — прямо-таки взорвался карлик. — Ничего не естественно! Совсем не естественно!

Батрахион спрыгнул с табурета и подбежал ко мне, глядя чуть ли не с упреком.

— Думаешь, для раба естественно поддерживать хозяина или хозяйку? Когда многие из нас ненавидят господ всем сердцем и только порадуются их смерти! Лишь бы нас самих не пытали. Да что там, у некоторых рабов достанет и ненависти, и смелости, чтобы пойти под пытку добровольно, надеясь, что их показания сведут хозяина в могилу! Нет, вовсе это не естественно, что я защищаю Гермию и плачу о ней. Единственная причина — ее доброта. Ты и сам должен это понимать. Даже теперь, когда ей грозит смертная казнь, она так любезно говорит с рабами, с такой заботой относится к каждому…

Он стал тереть глаза кулаками. Меня удивила эта страстная тирада, признаться, не самого приятного содержания. Но я не мог не сочувствовать маленькому горбуну.

— Да, да, — успокаивающе проговорил я. — Не убивайся раньше времени. Впереди не один месяц, многое может случиться…

— Многое может случиться, — с горечью перебил он, — но пока случается только плохое.

— Ты имеешь в виду пропажу мальчика?

— Несчастный мальчик! Уже не ребенок, но еще не эфеб. Клеофон все принимает близко к сердцу, я знаю. Хотя он только пасынок Гермии, она хорошо к нему относится, и потом, он похож на нее. Не то, что старший брат.

Я заметил, что Батрахион упорно говорит о Клеофоне в настоящем времени, и хотел задать ему еще несколько вопросов, как вдруг в глубины дома раздался шум, который не смогли заглушить стены. Неясное бормотание, потом вскрики и возмущенный вопль. Изредка в неясном гуле голосов можно было разобрать отдельные слова и даже фразы:

— Клянусь Гераклом! Долг чести! Ты не можешь отказаться платить долг чести!

Второй голос был выше, и в нем явственно звучали слезы:

— Ты не можешь утверждать… доказательства…

Снова гневный голос:

— Есть… закон… на тебя… дядю. А потом ты умрешь.

Спокойный голос: