Книга Падение Софии, страница 66 – Елена Хаецкая

— Я, собственно, спрашивал не о вас лично, Трофим Васильевич, а о вас, о людях… о землянах. Что они сделали с телом?

— Увезли в Петербург, — сказал я. — Больше мне ничего не известно… Стало быть, себя вы к числу земных жителей не причисляете?

— Сейчас я могу причислять себя только к собственной банде, — ответил Матвей Свинчаткин. — Все другие сообщества для меня закрыты… Мертв один из моих соплеменников, я пытаюсь узнать судьбу его останков. Ничего более.

— Следователь сказал, что по поводу убитого ксена был отправлен запрос в министерство и что его определили как обитателя планеты Фольда.

— Что еще? — настаивал Матвей. Глаза у него потемнели.

— Ни один из обитателей Фольды до сих пор не получал официального дозволения посетить Землю. Отсюда был сделан логический вывод о незаконном въезде, — продолжал я. — В общем, ни у кого не возникло и тени сомнения в том, что это был ваш человек.

— Ага, — сказал Матвей. Он опять снял рукавицу, почесал кончик носа, похлопал себя рукавицей по рукаву. — Понятно.

— Мне продолжать? — осведомился я.

Я уже совершенно успокоился. Мне даже не было холодно.

— Налейте мне из термоса чаю, — попросил Матвей.

Я выполнил его просьбу. Он пил, поглядывая на меня поверх края чашки, а я продолжал:

— Через день после первого убийства точно таким же способом было совершено второе. Между жертвами нет ничего общего.

— Кто такая Анна Николаевна? — спросил Матвей.

— Молодая дама. Любительским образом занималась палеонтологией. Приходила к нам в гости. Я тоже навещал ее. В общем, можно сказать, мы дружили.

— Почему обвинили Витольда? — резко спросил Матвей.

— Вы же не верите, что он мог кого-то убить?

— Вообще-то Витольд, мне кажется, вполне в состоянии кого-то убить, — несколько неожиданно для меня ответил Матвей. — Но к этим двум случаям он, конечно, не имеет отношения.

Я передал моему собеседнику весь разговор с Порскиным и доводы следствия. Матвей болезненно морщился, как ценитель музыки при фальшивом исполнении.

— Чушь! — оборвал он меня с таким гневом, словно я был автором всех этих измышлений.

Я даже обиделся.

— Послушайте, господин Свинчаткин, не нужно нападать на меня. Я ведь к вам как к другу пришел.

Матвей вздохнул и принужденно рассмеялся.

— Простите. Что я, в самом деле!.. Совершенно отвык от людей и изрыгаемых ими глупостей.

— Я и без ваших замечаний знаю, что говорю много глупостей, — сказал я. — Что поделать! Со временем я выправлюсь.

— Я, собственно, не лично вас имел в виду, — проговорил Матвей. — Какой вы, однако, вспыльчивый! И постоянно готовы отвечать за все человечество… Давайте без ссор и обид, хорошо? Считайте, что я одичал в лесу и иногда сболтну лишнее… Расскажите мне еще раз о том, что случилось в театре. Попробуем восстановить всю картину, шаг за шагом. Кто заходил в ложу, кроме Витольда?

— Перед началом спектакля — «тверской гость», — вспомнил я. — И еще Лисистратов, кажется… Нет, Лисистратов заглядывал к Софье, а к Анне Николаевне — нет.

— Кто такой «тверской гость»?

— Приезжий из Твери. Остановился у нас в трактире. Узнал о готовящемся спектакле и тотчас разжился билетом. Представьте только, какая страсть к искусству!

— Скучает он у вас, должно быть, — заметил Матвей.

Я пожал плечами.

— Во всяком случае, он был взят под крыло пьяницей и бывшим актером по фамилии Лисистратов, который устроил ему место в ложе. Он и познакомил нас в буфете, а я представил этого Качурова Анне Николаевне.

Матвей насторожился.

— Как его фамилия, вы сказали?

— Качуров. Отец Анны Николаевны обладает особенностью путать имена, так он назвал его Камучиным и потом все удивлялся, что при монгольском имени у тверичанина совершенно русское лицо.

— Качуров? — повторил Матвей. — Интересно… А как он выглядел, этот Качуров?

Я добросовестно описал ему наружность тверичанина. При каждом моем слове Матвей мрачнел все больше и, сам того не замечая, отрицательно покачивал головой. Когда же я закончил, Матвей был темен от гнева.

— Вовсе это не Качуров! — сказал он. — Это был Захария Беляков.

* * *

Мы спустились под землю, к искусственному костру. Я снял куртку и шапку. Фольды раздвинулись, пропуская меня ближе к источнику тепла. Я протянул к нему озябшие руки, дрожь пробежала у меня по спине.

— Скажите, господин Свинчаткин, — спросил вдруг я, — как это у вас тут выходит, что над землянкой не тает снег?

— Теплоизоляция, — объяснил Матвей, подняв палец к потолку.

Я посмотрел на потолок, но было темно, и я ничего не разглядел.

Меня вдруг потянуло в сон. Все эти беспокойства, прогулка по холоду и переход в теплое помещение…

— Выпейте еще чаю, — приказал Матвей.

Я вздрогнул. Оказывается, я все-таки задремал — может быть, на пару минут.

Я взял чашку, отпил и тяжело вздохнул. У меня ломило все тело. Фольды, сгрудившись вокруг, посматривали на меня с грустью и сочувствием. Я вспомнил, что у них погиб соплеменник. Теперь я почему-то не испытывал отвращения ни к их заплывшим глазам, ни к их багровой коже. Может быть, что-то встало на место в моей голове, а может — привык, только произошло это в единый миг, а не постепенно. Я даже как будто начал отличать одного фольда от другого, а ведь совсем недавно они все представлялись мне на одно лицо.

— Матвей, — сказал я, — не знаю, как вас по батюшке…

— Сократович, — ответил он. — Матвей Сократович.

Должно быть, я смешно заморгал, потому что фольды, пристально наблюдавшие за мной, принялись толкаться и хихикать.

— Сократыч? — переспросил я. — Так это про вас было в письмах?

— Ого! — воскликнул Свинчаткин. — Вы еще и письма какие-то читали?

— Остановитесь, — сказал я. — У меня сейчас голова треснет. Вы — Сократыч!..

— В это так трудно поверить? — Матвей посмеивался, чрезвычайно довольный. — Я ведь нарочно бороду отрастил. Похож на Сократа? Сократ мне друг, но истина дороже?..

— Да, с бородой поверить можно…

— Что это за письма, которые вы читали? — спросил Матвей.

— От Белякова к моему дяде, «другу домоседушке», как он его называет. Очень подробный рассказ об экспедиции.

— Где они хранятся? — настойчиво расспрашивал Матвей. — У вас дома? Я могу их увидеть?

— Я на все отвечу, но сначала вы, — взмолился я. — Как вы догадались, что тверичанин был Захария Беляков?