Онлайн книга «Византийская принцесса»
— Но для чего мне закрывать глаза? — Для того, чтобы меня не смущать. И когда Тирант зажмурился, Диафеб быстро поцеловал его в губы. Тирант тотчас оттолкнул его: — Что это? — Поцелуй от Кармезины. Тирант обтер рот и недоверчиво улыбнулся: — От Кармезины? Мне показалось, что это были вы, кузен. — Это воистину был я, но поцелуй исходит от Кармезины. — Вы слишком отличаетесь от Кармезины и к тому же известны своей насмешливостью. Я вам не верю. — Чем же поцелуй, переданный от меня, вам неугоден? — В нем ощущалась фальшь. Это заговор. Вы желаете насмеяться надо мной. — Стоило бы насмеяться над вами, хотя бы потому, что вы сами, дорогой кузен, много раз смеялись над влюбленными. Но сейчас я серьезен, как еврейский зубодер. — Все равно ваш поцелуй фальшивка. У вас растут усы и борода. — Не может быть! — Диафеб провел рукой по подбородку. — У меня кожа как у младенца! Я брился нынче утром. — А сейчас вечер, и ваше лицо колется. — Боже правый! Это все женское коварство… — Не пойму, — сказал Тирант, — при чем здесь женское коварство? — Женщины уверяли меня, что мое лицо их вовсе не колет, а мне доводилось целовать женщин и утром, сразу после бритья, и вечером, когда щетина уже отрастала… — Что ж, пришлось вам поцеловать мужчину, чтобы узнать о себе всю правду. Тирант провел ладонями по щекам и вздохнул. Глянул на кузена в щель между раздвинутыми пальцами: — Вы не смеетесь надо мной? — Вовсе нет, — заверил его Диафеб. — Она действительно обрадовалась, когда я сказал, что вам неможется от сильной любви к ней. И приказала передать вам поцелуи. Парочку я, правда, оставил себе — по-родственному. Тирант улыбнулся и снова растянулся в постели. — Я, пожалуй, сейчас засну, — пробормотал он. — А завтра непременно с нею повидаюсь. * * * Вчерашние волнения так захватили Тиранта, что он, как выяснилось, почти не видел роскошного императорского дворца. Смотреть-то он смотрел, но в памяти остались лишь какие-то обрывочные картины, так что наутро он озирался по сторонам, не скрывая своего удивления. Ему казалось, будто он очутился в совершенно новом месте, где никогда прежде не бывал. И уж тем более — не в том месте, где побывал не далее как вчера. Ворота того дворца, где обитала императорская семья, оказались вышиною в пять человеческих ростов и к тому же были украшены сценами из истории человечества, начиная с грехопадения Адама и Евы и заканчивая встречей Господа и Марии Магдалины после Воскресения. А перед воротами на массивных цепях сидели гигантские псы и пантеры, и на них были золотые ошейники, и при том две пантеры оказались сделанными из золота и полированных камней, а две были совершенно живыми, и живые отличались от искусственных лишь потому, что дышали и двигались. Псы же все были настоящие. Очутившись в роскошном зале, Тирант наконец решился спросить кузена: — Неужели я вчера был безумен или пьян, если не разглядел всего этого? Воистину любовь ослепляет человека и превращает его в пускающего слюни идиота! — Ваша правда, кузен, — хладнокровно согласился Диафеб, — но вчера мы с вами действительно всего этого не видели, потому что входили во дворец через другие ворота и были в залах западного крыла, а это восточное. Тирант краем глаза внимательно следил за кузеном — уж не вздумал ли тот насмехаться, — но Диафеб был вполне серьезен. Ради великой любви Тирант облачился в роскошнейший из своих плащей, сшитый из серой парчи. Посреди этого плаща красовался перевязанный ленточкой пучок тысячелистника, горькой целебной травы, которая выглядит неказистой, но при ближайшем рассмотрении так же хороша, как и любое Божье творение. Под букетом жемчужинами был выложен девиз: «Одна стоит тысячи, а тысяча не стоит одной». Севастократор и его кузен застали императора в его личных покоях за умыванием. Кармезина подавала своему отцу большую серебряную чашу и кувшин с водой. Это было время, когда отец и дочь свободно разговаривали обо всем на свете — несколько коротких минут, которые они могли посвятить друг другу. В этот раз император спросил Кармезину: — О чем вы разговаривали с Диафебом, когда я ушел? Кармезина ответила невинным голосом: — Он рассказывал об одном турнире, где они с нашим севастократором очень отличились. В этот самый миг вошел сам севастократор со своим кузеном, и император повернулся к ним. — Рад видеть вас в добром здравии! — сказал он, обтирая лицо полотенцем и бросая влажный лоскут на руки Кармезине. — Что за странный недуг напал на вас вчера, севастократор? — Все дело в том, что случилось на море, — ответил за брата Диафеб. — Эти ваши морские ветра… слишком нежны. Принцесса чуть улыбнулась и встала так, чтобы Тирант мог видеть ее наряд. А на ней была широченная юбка, расшитая изображениями какой-то удивительной травы, и девиз, вышитый на подоле, гласил: «Только не для меня». — Севастократор, — промолвил тут государь и взял Тиранта под руку, — идемте, мне нужно с вами поговорить. Он вывел Тиранта из комнаты, и таким образом принцесса осталась на попечении Диафеба. — Не сочтите меня глупцом и невеждой, — сказал он, — но что это за красивая трава изображена у вас на одежде? — Среди нашего народа ее называют «любовь-стоит-любви», — ответила Кармезина. — Но вы, несомненно, чрезвычайно глупы, если не знаете такого растения. Неужто такая не растет ни во Франции, ни в Англии? — Я полагал, что разбираться в растениях и травах — удел женщин, — возразил Диафеб. — Но я ведь разбираюсь в доспехах и оружии и всегда могу отличить бармицу от бригантины, и поножи от наручей, даже если поножи принадлежали карлику, а наручи — великану и по размерам наручи превосходят поножи, хотя правильнее было бы наоборот, — сказала Кармезина с весьма надменным и суровым видом. Сказанное ею настолько поразило Диафеба, что он замолчал весьма надолго. А Кармезина сменила гнев на милость и тихо произнесла: — После того, что вы мне вчера сказали, я не спала всю ночь. — Мы тоже бодрствовали, признаюсь честно, — соврал Диафеб, ибо они с Тирантом превосходно выспались, несмотря на все страдания и треволнения. — Однако я весьма утешен тем обстоятельством, что вы поняли все слова и намеки моего брата и господина. Кармезина изогнула брови. — Разумеется, я все поняла! По-моему, вы воображаете, будто гречанки не способны разобраться в этой вашей латыни. Нет уж, загадайте мне хоть сто загадок на этом языке, я разберу их все! |