Книга Memow, или Регистр смерти, страница 31 – Джузеппе Д'Агата

В Риме полно этих типов из «Мейд ин Итали». Они держатся как спасители всех и вся.

Чтобы развеять скуку, иду звонить домой.

Отвечает Диана:

— Тебя искал Давид.

— Когда?

— Недавно. Сказал, что ждет тебя в «Би-Эй-Ву».

— Хорошо. Джакомо дома?

— Нет. А что?

— Неужели ему никогда не приходит в голову побыть немного с тобой?

Никто из нормальных, так сказать, людей никогда не пойдет в «Би-Эй-Ву», разве что окажется там случайно или по ошибке. Это притон гомосексуалистов и трансвеститов, куда женщинам вход запрещен. По правде говоря, Давид кажется мне двуполым, я хочу сказать, в равной мере, но он никогда не был посетителем «Би-Эй-Ву». Зачем же он отправился туда?

Красноватый полумрак без каких бы то ни было других оттенков, в воздухе разлит приятный аромат духов, спокойствие. Клиенты сидят парами или группами, манеры сдержанные, изящные. Некоторые танцуют на круглой площадке, тесно прижавшись друг к другу, убаюкивая себя под классический блюз.

Давид неподвижно сидит за столиком один. Он не дремлет, потому что окурок, зажатый у него в губах, время от времени вспыхивает огоньком.

Мы целуем друг друга в щеку. Обычно мы никогда этого не делаем, но сейчас такое пылкое проявление чувств отвечает характеру заведения.

— Наконец-то, — ворчу я. — Куда ты пропал?

— Проехался по одному из своих обычных маршрутов. Как дела, Кино?

— Почти два месяца как ты исчез. Я уже хотел обратиться в полицию.

— Хорошую бы свинью мне подложил.

— Где ты был?

— Знаешь, я нахожу, что ты прекрасно выглядишь. Как сыграл в покер?

— Оставь это, Давид.

— Говори тише.

— У тебя… хороший улов?

— Что будем пить?

— Не знаю. «Сент-Леже».

Официант, естественно, тоже извращенец. Насколько могу рассмотреть, у него, наверное, превосходный макияж глаз.

— Когда ты вернулся?

— Позавчера.

— И объявился только сегодня вечером?

— Нужно было уладить кое-какие важные и срочные дела. Оплатить снятую квартиру, свет, газ…

— С кем ты должен повидаться тут?

— Подожди.

Давид легким кивком указывает куда-то в сторону. Спрашиваю, могу ли остаться, и он ограничивается кивком в знак согласия и в то же время, полуприкрыв глаза, внимательно осматривает все вокруг.

Кто такой Давид Каресян? Мы знакомы с ним уже года два, с тех пор как он решил обосноваться в Риме. Можно сказать, что мы с ним друзья, хотя, кроме некоторой общности взглядов и вкусов, сближавшей нас, мы, в сущности, мало что знаем друг о друге. Он человек, не имеющий гражданства, армянин по национальности, со сложной генеалогией. Владеет несколькими языками, долго жил в Соединенных Штатах, но он бродяга, неприкаянная душа, непоседа. Журналист и писатель — так он обычно представляется, а мне кажется, он прежде всего одинокий авантюрист, олицетворение того типа, из которого англосаксонские бульварные газеты продолжают делать кумира. Он любит ввязываться в самые кошмарные истории, лишь бы они были значительными, международными. В отличие от меня, получающего то же самое удовольствие при помощи воображения, Давид тратит силы, чтобы извлечь его из реальности, из образа жизни, какой он выбрал для себя.

Вместе с ним мы работаем над одним журналистским расследованием — над книгой о международных маршрутах транспортировки наркотиков. Она должна быть строго документальной, раскрывающей места, где изготовляются наркотики, и называющей имена самых крупных поставщиков и перекупщиков. Это будет своего рода карта самых важных каналов транспортировки, которая вскроет весь этот сложный механизм уловок, к каким прибегают судебные и политические власти, оберегающие их. И тут мы тоже назовем имена и фамилии.

Не книга, а бомба. Жаль, что не могу использовать весь этот материал для предварительной публикации в своей газете. Давид разрешил напечатать лишь незначительную информацию — всего в двух статьях, — некоторые отрывки, весьма несущественные. Мы обязались держать все в тайне, пока книга не будет полностью закончена. Тот же мой друг Лучано Пульези, комиссар, который по каплям отмеривает для меня второстепенную информацию, вроде догадывается о книге, которую мы готовим с Давидом. Мы напечатаем ее сначала в Америке, а потом и во всех других странах. Это принесет нам кучу денег.

Пока же моя задача состоит в том, чтобы обработать и связать разные факты, документы и сведения, какие Давиду удается раздобыть одному, способами, которые он держит в абсолютной тайне. Думаю, он преувеличивает, ему просто нравится окутывать каждое свое движение завесой таинственности. Недавно он, по его словам, напрямик вышел на торговцев наркотиками, связался с организованной преступностью. С тех пор его конспирация и осторожность кажутся мне чрезмерными.

— Ложись! — внезапно кричит Давид.

И сразу, еще прежде, чем умолк музыкальный автомат меня оглушают несколько залпов. Револьверные выстрелы, соображаю я. Не понимаю, кто в кого стреляет, но мне ясно только одно — не в нас с Давидом.

Вопли, звон разбитого стекла, люди, устремившиеся к выходу, резкий запах пороха. Через несколько секунд все было кончено, и помещение погрузилось в абсолютную темноту. Кто-то требует дать свет.

— Пойдем разомнем ноги, — предлагает Давид.

Прежде чем выйти, пробираясь сквозь дым и пыль, замечаю недвижно лежащее возле одного из столиков тело женщины с пышными ярко-желтыми волосами. Это трансвестит, нет никакого сомнения. Пятно на полу медленно расползается у него под головой. Оно кажется черным.

Аликино глубоко задумался над работой, которую проделал Memow и которая реализовалась в пачке аккуратно отпечатанных страниц. Это было вполне осязаемое доказательство реальности некоего антипода Маскаро, а вовсе не фантасмагория какого-то эфемерного сна.

Как могла информация — вымышленная или полученная от Аликино — превратиться в такой реальный результат, граничащий с чудом, едва ли не с волшебством? Современная технология, используемая в области искусственного интеллекта, была еще очень далека от того, чтобы привести к подобному итогу. Самые радужные гипотезы Аликино допускали, что его компьютер выполнит схематичную, весьма слабую работу, со множеством пробелов, сравнимую разве что с детским сочинением. А тут наоборот — не было допущено никаких ошибок. Не только грамматических или стилистических. Не было ошибок в изложении событий, в логике ситуаций, поведении действующих лиц.