Онлайн книга «9 дней»
— Опалубку немного повело, Андрей Алексеевич, — сказал прораб. — Залило раствором канавку под силовой кабель. Но это поправимо. — Штробить будете? — Там каких-то полтора метра, не проблема. Вообще, что касается гаража, то в проекте недочетов море. Вот тут, например, ригель ляжет. — Прораб показал на бетонный борт. — И тут же, получается, проходит стояк. Я не знаю, чем они думали, когда проект делали. Они прошли по краю котлована и остановились возле высокого штабеля из бруса. — Брус негде было, что ли, сгрузить? — Мужчина оглядел штабель. — Чего так близко сложили? — Я им уж вставил пистон. — Прораб недовольно посмотрел на рабочих, с грохотом забрасывавших в кузов «КамАЗа» металлический мусор. — Брус утром привезли, меня не было. Сегодня же переложат, я прослежу. — Гляну, где штробить будете, — сказал мужчина и пошел по борту. — Да отсюда все видно, не спускайтесь. Но мужчина уже ловко сходил по прогибающимся сходням. Мужчина сказал со дна котлована: — Хочу при гараже мастерскую сделать. Я, Боря, по дереву люблю работать. Неподалеку, на пригорке, стоял прицеп с бетонными блоками. Возле правого колеса прицепа широко встали ноги в линялых джинсах, желтые ботинки «Camel Trophy» утвердились на снегу. Возле правого ботинка упала до половины выкуренная сигарета. Мужчина поддернул брюки на коленях, присел и провел пальцами по бетонной стене с отпечатками опалубки. На пригорке правый ботинок выбил из-под колеса одну сосновую чурку, потом другую. Сильно подул ветер, прицеп чуть качнулся. — Вы поднимайтесь, — сказал прораб. — Я чай заварил. Колеса совершили еле заметное круговое движение, и прицеп начал потихоньку сползать с пригорка. — Чего тут арматура валяется? — спросил мужчина. — Завтра крепления под опалубку будут варить, — объяснил прораб. Прицеп катился, колеса с жующим звуком уминали снег. — Поднимайтесь, Андрей Алексеевич, — сказал прораб. — Холодно, а вы по бетону в легких ботинках. На кочках бетонные блоки погромыхивали о стальной пол. Прицеп смял сетку-рабицу, прокатился мимо «гелендвагена» и с гулким ударом врезался в штабель бруса. От мощного толчка трехметровый штабель дрогнул, накренился и с долгим, раскатистым грохотом рухнул на дно. Взвилось облако пыли и опилок, на дне котлована из-под груды бруса высовывались дергавшиеся ноги в полуботинках «Baldinini». Ребра подошв несколько раз проскребли по бетону, и ноги замерли. * * * — Через неделю мы сидели здесь, и он рассказал, к-к-как сделал, чтоб у Б-б-бравика больной не п-п-помер. — Лобода смял сигарету в пепельнице. — П-п-потом выпили немножко, и он раскололся. * * * Они еще раз прошли вдоль парапета и вернулись к машине. — Ладно, Сань, я поеду, — сказал Гаривас. — Давай, пока. Они пожали друг другу руки. — П-п-пока, — сказал Лобода и посмотрел на ноги Гариваса. — Шнурок. — В смысле? — У т-т-тебя шнурок развязался. — А… — Гаривас присел, завязал шнурок ботинка «Camel Trophy», выпрямился и пожал Лободе руку. — Давай, Сань, до встречи. * * * — Теперь объясни нам такую вещь. — Гена поднял на Лободу налитые кровью глаза. — Как так получилось, что ты все помнишь? Лобода плеснул себе виски, выпил, прожевал кружок салями и сказал: — Когда Вова устранял очередной, к-к-как он говорил, «этиологический фактор», т-т-то через девять дней мир м-м-менялся. Наблюдать это, скажу я вам, б-б-было страшновато. Записи в д-д-документах т-т-таяли и становились другими. Менялись фотографии, д-д-даты на памятниках, статьи в г-г-газетах, воспоминания людей, информация в к-к-компах. Только в Вовином к-к-компе ничего не менялось. — Но ты-то ведь не Вовкин комп, — сказал Никон. — Почему же ты все помнишь? — Д-д-да потому, что мир менялся через д-д-девять дней, а я все это время пролежал в к-к-коме. Во всяком случае, мы с Вовой д-д-других объяснений не п-п-подобрали. Я и п-п-потом тоже сохранял п-п-память об измененной реальности. — Слушай, Сань… — Гена, забрызгав стол, неловко налил себе виски. — Зачем он паролил файлы? Зачем он вообще их сохранял? Лобода хмыкнул и снисходительно посмотрел на Гену. — Гена, д-д-дружок, да он же был один на один со всем этим. Только т-т-такой сильный человек, как Вова, мог не спятить и не обгадиться. Он б-б-боялся, что запутает чужие судьбы, что наворотит что-нибудь опасное для нас и д-д-для всего мироздания. Б-б-боялся, что однажды не вернется из п-п-перемещения, что все начисто забудет, к-к-как все забывали. Он д-д-даже завещание написал и за к-к-квартиру расплатился досрочно. А файлы он сохранял п-п-потому, что… Он не исключал, что п-п-придется отмотать назад к-к-какую-то из ситуаций. — Только не мою, — сказал Худой. — Меня все устраивает, покупаю, заверните. — Черт… — Гена одним глотком осушил стакан. — Господи, это же величайшая мечта!.. Это же самая сокровенная мечта! Не философский, мать его, камень… Не деньги и бабы, не власть! И даже не «счастья, всем, даром, и пусть никто не уйдет обиженным»… Нет, не это. А — исправить! Задним числом исправить! Зачеркнуть, скорректировать, подстелить соломки — вот она, величайшая мечта! Бравик, поджав губы, пристально глядел на солонку. Он глядел на солонку, сопел, потом спросил Худого: — Сегодня среда, так? — Среда, — сказал Худой. Бравик сглотнул и стал загибать пальцы. — Понедельник, вторник, среда, четверг, пятница… — Он обернулся к Никону. — И ты говоришь, он подмигнул? — В смысле? — В том самом смысле… — Бравик вдруг странно усмехнулся и достал портмоне. — Ладно, давайте расходиться. Ничего нового мы уже не услышим и не скажем. Только будем пить да рвать сердце. А у меня завтра две простатэктомии. За барной стойкой включили «Hard Day’s Night», Никон поднял руку, подзывая официанта. Они расплатились и вереницей пошли к выходу. Проходя мимо стойки, Бравик задел плечом плексигласовый стендик с меню, тот с оглушительным хлопком упал на пол. — Извините, — сказал Бравик бармену, поднял стендик и поставил на стойку. На улице моросил дождь, темнело. Они немного постояли у входа. Никон позвонил Кате, сказал, что будет минут через сорок. Наконец попрощались. Худой и Бравик пошли к метро, а Лобода с Никоном — к Пироговке. В ресторане доиграл «Hard Day’s Night», бармен протер стакан и поправил стендик с меню. Когда лысый толстяк с усталым лицом уронил стендик на пол из полированного гранита, все в зале обернулись на резкий хлопок, и только малый во фланелевой куртке с поднятым капюшоном, сидевший спиной к стойке, не шелохнулся. Поставив правый локоть на край стола, он изумительно ловко крутил сигарету в суховатых пальцах. |