Онлайн книга «Эти двери не для всех»
|
– В декабре, – сказал Бравик, поставил на столик кружку с чаем и сел в кресло напротив Никона. – Слушай, Никон, а вот как ты думаешь – может доктор медицинских наук быть толстым? Имеет право? – Не… – сказал Никон, подумав. – Доктор наук – нет. Вот член-корреспондент уже может. Точно может… А доктор наук не может. И он подмигнул Израилю Борисовичу. Тот подмигнул в ответ. – Ну, давай по коньячку, – сказал Никон, шумно отпив из кружки. – Пап, ты будешь? – спросил Бравик. – Разве что рюмочку, – ответил с дивана отец. Бравик встал, принес из кухни третью рюмку, налил отцу коньяка и подал. – Ваше здоровье, Израиль Борисыч, – отсалютовал Никон из кресла. – Твое здоровье, пап, – сказал Бравик. – Ваше здоровье, ребята. Они отпили по глотку. Отец поставил рюмку на подлокотник дивана, взял "Огонек", раскрыл и стал читать, время от времени поглядывая на телевизор. Шел фильм "Июльский дождь". Бравик тоже любил этот фильм. Жаль, его редко показывали. Там молодой Визбор пел "Спокойно, дружище, спокойно… И пить нам, и весело петь. Еще в предстоящие войны тебе предстоит уцелеть…" Хороший фильм, неспешный, уютный. Очень "московский" фильм. Но отец даже и в телевизор толком не смотрел, и "Огонек" не читал – так, проглядывал. Отец получал неторопливое удовольствие. …Идет фильм "Июльский дождь", полрюмки армянского коньяка, покой, неяркий свет торшера, сын с товарищем толковые, дельные ребята – собираются сыграть партию в шахматы, Галя скоро вернется из театра. Все хорошо… – Бравик, ты слышал – Гаривас журнал открывает. – Никон искал по карманам зажигалку. – Какой еще журнал? Бравик расставлял на доске фигуры. – Журнал! Настоящий журнал. Он будет редактором. Правда, ты чего – не слышал? Никон закурил. – Что за чушь? Какой еще журнал? Никон, сегодня белыми… Кто ему позволит открыть журнал? У нас, слава богу, не Америка. Ходи. Никон пошел. Бравик поставил пешку на e4. – Ничего ты не знаешь. Не интересуешься, – сказал Никон. – Как, однако, оригинально начинается партия… Гаривас открывает независимый журнал. В стране теперь свобода. Они открывают журнал "Время и мы"*. Там их целая компания… Его дружки-диссиденты и Тёмка Белов. Бравик с Никоном быстро разыгрывали начало. Бравик начинал с равнодушным видом, он надеялся, что Никон попадется на "дурацкий" мат. Такое бывало. Но Никон не попался. – Что я тебе – мальчик, что ли… – тихо проворчал Никон. – Зря Гаривас с ними дружит, – неодобрительно сказал Бравик. – Больно храбрый Гаривас. Эту лавочку скоро прикроют… Какая свобода? Какая тут может быть свобода? Никон пошел ладьей на e1, Бравик передвинул пешку на e5. – Может, – уверенно сказал Никон. – Просто "Московские новости" не читаешь. В стране теперь свобода… Ты знаешь, что Бехтерева убили, потому что он сказал, что Сталин – шизофреник? – Чушь, – сквозь зубы сказал Бравик. – Не был Сталин шизофреником… Он вообще был на порядок проще, чем о нем теперь пишут. За "Московскими новостями" всегда очередь. Мне некогда стоять в очередях… Ты верхогляд, Никон. Почему ты такой верхогляд, а? Бехтерева убили, потому что он занимался теорией массовых психозов. А весь этот режим – сплошной массовый психоз. А ты – верхогляд… И потом, "Время и мы" – это израильский журнал. Там Поповский редактор. Ты читал его "Тысяча дней академика Вавилова"? – Не… Не читал. Некогда… "Время и мир"! Точно – "Время и мир". Ошибочка… Но – независимый журнал. Ты, Бравик, пессимист. Никон налил себе рюмку и пошел слоном – a4-b3. – А ты разгильдяй, – сказал Бравик. – Что за херню ты докладывал на Обществе? – В чем дело? – холодно спросил Никон. – "В чем дело"… Слышь, Никон, не надо модничать! Ты статей, что ли, морозовских начитался? У тебя еще ни фига нет отдаленных результатов! Ты посдержаннее себя веди… Какие, на хрен, пункционные нефростомы? У тебя есть разовые дренажи? Нету? А где ты их возьмешь? Так что давай оперируй нормально… Ты не в Америке, Никон. Ты сейчас начнешь наши резинки пихать, а потом у тебя полезут осложнения… Ты что – хочешь капитал сделать на модных штучках? Ты что – как этот крендель из госпиталя эм-пэ-эс? Он спер французский дренаж со стенда на выставке и докторскую написал. А дренаж был один-единственный… А такие вот, вроде тебя, начали наши дренажи мастрючить… И у них теперь осложнения. Ты полегче. – Ох ты, елки-палки, академик… – сказал Никон и погасил окурок. – А чего делать-то? Нету дренажей! И чего? Весь живот полосовать, когда можно тонкую трубочку поставить? – Модничать не надо, – сварливо сказал Бравик. – Вот что, Бравик, давай-ка в шахматы играть, – миролюбиво сказал Никон. – Я давно играю, а ты трепешься, – сказал Бравик. Отец давно уже отложил журнал и смотрел фильм. И, кажется, даже не смотрел, а подремывал. – А тебе Гаривас не рассказывал про журнал? – вполголоса спросил Никон. – Нет… Бравик задумался. Никон мог убрать его пешку. Мог не польститься на нее, но мог и убрать. А она Бравику была нужна. Бравик кое-что придумал. – А представляешь – если он действительно откроет журнал? – Нет, не представляю… Дай подумать. – А ты не одобряешь Гариваса? – В чем не одобряю? – Ну, в том, что он из больницы ушел, из медицины ушел. – Он уже давно ушел, – сказал Бравик. – Он взрослый человек. Решил уйти – и ушел. – Я бы не смог уйти, – сказал Никон. – И ты не смог бы уйти. Ты ничего другого не умеешь. А Гаривас умеет… Считает, что умеет. И зачем тебе куда-то уходить? Ты на своем месте. Он пожертвовал пешкой ради инициативы и начал фигурную атаку. – Все-таки вот это такое качество… Все оставить и уйти… И начать на новом месте. – Какое качество? Ходи, – сказал Бравик. – Ну, такое качество – суметь бросить все, что нажил, и все начать заново. С табула раса… Одни могут, а другие нет. Никону пришлось ослабить пешечное прикрытие. – Ага… – озадаченно сказал Никон и стал рассуждать вслух: – Значит, если я двину пешку на h3, ты возьмешь ее слоном… Пожертвуешь фигурой и получишь неотразимую атаку… – Про себя, – попросил Бравик. – Думай про себя. – Гаривас – молодец, – сказал Никон. – Все бросить и все начать заново… Бравик промолчал. Он недоверчиво относился к тем, кто все бросал и начинал новую жизнь. К тем, кто менял профессию. Бравик считал, что профессию трудно поменять. |