Онлайн книга «Эти двери не для всех»
|
– Да, мсье, – сказал гарсон. – Моя семья. Я владелец кафе. – Вы извините мою бесцеремонность… А давно ваша семья живет в этом доме? – Семь поколений, – не задумываясь, ответил тот. По серому булыжнику ходили толстые голуби, седенькая дама в бежевых брюках поливала из шланга синий "Ровер", за соседним столиком тихо разговаривала пожилая азиатская пара, бутуз в наколенниках неуверенно ехал на стучащих по булыжнику роликовых коньках… "La vie en rose…" – М-да…, – выразительно сказал Гаривас и на школьном французском попросил еще пива. …Гаривас родился и вырос за Уралом, в пыльно-панельном городе с нефтекомбинатом, десятком секретных заводов, общевойсковым училищем и хоккейной командой первой лиги. Гаривас не раз говорил Бергу, что можно сколь угодно клясть провинциалов, заполонивших Москву, но, ей-богу, никто ее, Москву, так не любит, как они, провинциалы. Потому что никто так не тоскует по вековому городскому уюту, как интеллигенты, живущие в невыразительных панельных городах. Когда-то все они – Берг, Гаривас, Тёма, Ванька Никоненко, Фриц Горчаков – истово исповедовали городской культ прежних лет: На Песчаной – все песчано, Лето, рвы, газопровод, Белла с белыми плечами, Пятьдесят девятый год, Белле челочка идет… Ну и, конечно, "Последний троллейбус", "…и выезжает на Ордынку такси с больными седоками…", "…прощай, Садовое кольцо, – я опускаюсь, опускаюсь…", "…и только в марте вздрогнешь, если вдруг колеса скрипнут или звякнет сталь, и заскрежещет флюгер поутру, и в переплет окна хлестнет мистраль"… Всякое такое… Потом каждый выбрал свой круг рая. Тёма преподает славистику в Монтре и Нанте (хотя, черт его, Тёму, разберет, чем он там на самом деле занимается, таинственный бывший "безопасник" муниципального батальона "Берта"), Гаривас полгода назад стал главным редактором "Время и мир", Ванька пребывает в молекулярной биологии – от Октябрьского Поля до Сан-Диего, водит дружбу с Соросом, Боруховым из "State New York University"* и Риснером, Бергу подай горы и еще эти вот городки с ратушами и фонтанами. – Ну что тебе сказать. – Гаривас развел руками. – Слава богу, что все это существует. Это же и есть нормально. – У нас, блядь, как будто жизнь украли… – злобно сказал Берг. – Да брось ты, ничего у нас не украли, – беспечно отмахнулся Гаривас. И с удовлетворением добавил: – Не успели, суки. А тогда они с Гаривасом переглянулись, допили пиво и вернулись в автобус. Утром Берг проснулся от того, что в туалете рыл Томас. Томаса подарил Вацек два года тому назад. Томас походил на пуховую детскую варежку и пронзительно пищал по ночам. Его вообще сначала назвали Тамарой, но вскоре в гости пришел Гаривас, друг животных и детей. Гаривас произвел исследование и сказал, что это кот. Томас рос, много ел, апатией отличался как до кастрации, так и после, вырос в мягкого бело-рыжего красавца. Не переносил поездок в машине – его тошнило. Машка была привязана к Томасу, говорила, что Томас – сапиенс. Корытце с песком стояло в туалете. Около семи часов Томас совершал отправления и рыл. – Замри, придурок, – тихо сказал Берг. Томас затих, а Машка заворочалась. – Маш… Машунь… Кататься поедешь? – прошептал Берг. Машка невнятно ответила и придвинулась к Бергу теплой попой. – Ясно, – сказал Берг. Он осторожно встал, укрыл Машку поверх ее одеяла своим, взял телефонную трубку и ушел в ванную. Там он набрал номер Гариваса и спросил: – Вовка, ну чего – едем? Доброе утро. – Доброе утро, – сипло сказал Гаривас и прокашлялся. – Да, конечно. Поехали. Берг принял душ, побрился и поставил чайник. – Саш… – позвала из спальни Машка. Берг заглянул к ней. – Ты поехал? – Ну да… Мы с Гаривасом. Я вернусь к шести. – Там отбивные в холодильнике, – сказала Машка и с головой накрылась верблюжьим одеялом. Берг позавтракал, положил в сумку готовые отбивные в фольге, залил термос и подумал, что его холостой друг Гаривас, конечно, ничего не возьмет, а к трем часам пополудни проголодается и станет недоуменно оглядываться в поисках кафе с глинтвейном, шпикачками и камином. Когда он подъезжал к "Юго-Западной", часы на запястье пикнули десять. Гаривас стоял у метро и протирал очки. – Привет, – сказал Гаривас, положив лыжи на траверсы, а палки и сумку – на заднее сиденье. – Который час? – Десять. Привет. – Так, – сказал Гаривас. – Рули. Поезжай по Кольцу. К Дмитровке. – Ты не темни, – сказал Берг и тронул машину. – Куда едем? – Ты помнишь поворот с Дмитровки на Ярославль? – Ну… Через канал? В Яхрому едем? – Рядом. – В Ильинское? – Рули, Саня. – Хорошо, саиб. Слушаюсь, саиб, – сказал Берг. Они поехали по Кольцу, Гаривас достал из кармана кассету и поставил – у него была такая причуда, он носил с собой кассеты и ставил их в чужих машинах, домах и даже в барах. – Это что? – спросил Берг. – "Скрипач на крыше", – ответил Гаривас. – Марк мне позавчера записал. "To life! То life! Lekhaem! Lekhaem! Lekhaem! To life!" – нормальный пархатый мюзикл, Гаривас любил такие. Первая жена Берга говорила Гаривасу: "Вова! Я ничего не имею против национальной культуры. Но только если это не через край. Ты представь, что моя мама, Минасян, начинает при твоем появлении шпарить "Давиду Сасунского" Ованеса Туманяна, а мой папа, Лысенко, заводит "Ничь яка мисячна…", после чего пускается в гопак…" – "Антисемиты – это которые против семитов!" – остро реагировал Гаривас. Берг убавил звук. За Икшей Гаривас попросил остановить. На маленьком базарчике он купил ветчины и пива. – Я взял поесть, – сказал Берг, когда Гаривас вернулся в машину. – Ты взял, так и я взял. Слушай, дай порулить, а? Они поменялись местами. – Черт, приятно, – сказал Гаривас. – Сколько литров? – Два. Ты летай пониже. Берг свою "Вектру" знал хорошо – она вылетала сильно, отлично держала дорогу, но была тяжеловата. А Гаривас несколько лет подряд ездил на легоньком старом "Гольфе" и мог не рассчитать. – Что там твой бегунок? – Скоро, – довольно сказал Гаривас. – Дня через три. Вчера звонил из Хельсинки. Последние недели Гаривас жил без машины, ждал, когда ему пригонят из Голландии "Омегу". – Коробка – автомат? |